Яд
Шрифт:
Произнесенная речь была бы просто-таки замечательной для Бергена. Фру Венке несколько раз покатывалась со смеху. Но, увы, в этом деле она была почти одинокой. Все эти бывшие шкиперы и засольщики сельди — из которых многие были хаугианцами, [8] — вовсе не годились для такого тонкого юмора. Они молча и с недоумением посматривали друг на друга.
Микал Мордтман встал из-за стола раздосадованный. Он понял, что проиграл игру.
Когда он приходил к этим людям и беседовал с ними с глазу на глаз в какой-нибудь там их полутемной конторе, он
8
Хаугианцы — последователи Ханса Нильсена Хауге (1771–1824), в учении которого проповедь религиозного самоуглубления своеобразно сочеталась с призывом к всемерному развитию буржуазной экономики страны.
Дом, в котором проживал профессор Левдал, был очень большой и старомодный. Даже с садом, что для центра города казалось не совсем обычным. Профессор откупил этот дом у муниципалитета, который в прежние времена устраивал здесь праздничные увеселения, а также торжества, в тех случаях, когда приезжал король или какой-нибудь принц.
В этом доме были огромные и высокие комнаты, к которым так хорошо подходила несколько старомодная мебель, привезенная сюда фру Венке.
Сегодня все комнаты этого здания были использованы, так как собралось пятьдесят человек. Даже в приемной профессора была устроена курительная. Тяжелые портьеры несколько задерживали табачный дым, который все же проникал в ту комнату, где сидела и разливала кофе сама фру Левдал.
В других помещениях были поставлены карточные столы. И теперь там группами собирались гости. За грогом, который подан был тотчас после кофе, они обсуждали цены на соль и другие коммерческие вопросы. Некоторые же из гостей шептались о новой фабрике.
Микал Мордтман с неудовольствием прохаживался по комнатам. Ему казалось, что теперь по всему видно, какую он совершил глупость. Эта мысль крепко засела у него в голове, и ему, конечно, представлялось, что дело обстоит значительно хуже, чем это было в действительности.
Эта неудача чрезвычайно задела самолюбие Микала Мордтмана. Тем более что несколько дней назад он написал отцу об отличных перспективах, на которые он рассчитывает. Должен ли он теперь сообщить отцу о своем позоре — о том, что он забылся за обедом и своей речью отпугнул от себя народ?
В Англии Мордтман сделался коммерсантом и душой и телом. И теперь ему становилось смешно, когда он вспоминал, что когда-то яростно боролся за ланнсмол и что его идеалом было жить для народа и вместе с народом.
Английский комфорт, постоянное омовение теплой водой, душ и привычка носить ослепительно белое белье в корне изменили его вкусы и отдалили его от народа. А то, что осталось в его крови от прежней жизни и от прежнего вдохновения, — обратилось теперь (так же, как и у отца) в живое желание спекулировать, обратилось в потребность кипучей деятельности, в потребность проявить себя и утвердиться в жизни.
Глубокое презрение к тому, чем он прежде
Со своим отцом он был теперь в самых коротких отношениях. Они вместе продумали этот план насчет новой фабрики. Вместе решили, что сын будет директором, отец — управляющим и, кроме того, представителем английской фирмы. В общем, здесь были неплохие перспективы отличной прибыли. В случае же неудачи пропали бы только чужие капиталы.
Но вот если теперь эти чужие капиталы не появятся?
Микал Мордтман бросил в пепельницу сигару, выпил стакан грога и пошел в комнату фру Левдал.
Пить кофе уже закончили, и теперь служанка уносила посуду на кухню.
Вокруг фру Венке собралось несколько гостей, которые не курили или которые случайно остались за столом, продолжая беседовать с ней. В большинстве своем это были должностные лица, а также друзья дома, которые сегодня чувствовали себя лишними в этом пестром обществе.
Фру Венке приветливо воскликнула:
— Благодарю за вашу речь, господин Мордтман!
Мордтман чопорно поклонился и с некоторым недоверием посмотрел на нее.
В углу обширного салона он отыскал укромное место за этажеркой и там принялся перелистывать альбомы.
Между тем фру Венке возобновила прерванную беседу с гостями. Не без горячности она сказала ректору школы:
— Так вы говорите, что я должна успокоиться и должна надеяться на лучшее? Но я, господин ректор, не могу с этим согласиться, не могу уступить в этом вопросе.
Ректор, улыбаясь, сказал:
— Простите, фру Венке, но таких слов не было мною сказано. Я сказал, что если образование ребенка и его духовное развитие доверяются людям, которые сочетают свои знания и опыт с честным стремлением выполнить свой долг, то в этом случае родителям следует верить и надеяться, что их ребенок с божьей помощью попал в хорошие руки.
— Да, но кто мне поручится, что этот долг будет выполняться действительно с честным стремлением?
— Порукой этому — государство, правительство и сама система образования в нашей стране. Поверьте мне, фру Венке, наша система образования отнюдь не ниже, чем в любой европейской стране. А в религиозном и в нравственном отношении мы, несомненно, превосходим большинство других.
Фру Венке воскликнула:
— Да, но я своими глазами вижу, что дело у нас обстоит плохо — поразительно плохо, даже ужасно! Что же в этом случае прикажете мне делать?
Гости добродушно засмеялись над горячностью фру Венке. Вместе с ними засмеялась и она сама, хотя этот разговор был для нее серьезным и вовсе не смешным делом.
Набивая свой вместительный нос нюхательным табаком, ректор, снова улыбаясь, сказал ей:
— Вы — очень строгая дама, фру Левдал. Я и несколько учителей, которые присутствуют здесь, без сомнения ощущают себя виноватыми перед вами.
— О, извините меня, господа! Я и не подумала об этом! — воскликнула фру Венке, с улыбкой поглядывая на гостей. — Во всем виновата моя злополучная бергенская кровь, как утверждает Карстен. Когда мне приходит какая-нибудь идея, то я должна все, решительно все высказать. У меня уже давно сложилось убеждение, что наша школьная система чрезвычайно плоха!