Ядро и Окрестность
Шрифт:
Все это – крупные формы, которые доверены Шару. Наша звезда умножает мельчайшие формы – основу химии – от лития через углерод и кальций все дальше и тяжелей – почетная и трудная работа. Шар получил эту основу в наследство от неизвестной нам древней звезды или звезд, уже успевших разбросать семена из раскрытой коробки по Млечному Пути. Шар сумел возвести из них крупные формы – дело тоже очень нелегкое и необычайно важное. В Солнечной системе много самых разных Шаров – больших, малых и совсем почти незаметных. Точное их число до сих пор не установлено. Все они несут свою высокую службу. Солнце неустанно создает свои элементы, немногие по названию, но не поддающиеся никакому количественному учету. Шары, наоборот, вырабатывают беспредельную номенклатуру форм, хотя
Однако чем все-таки прирастает деревня? Пространством, если оно еще есть. И людьми. Но пространство рано или поздно заканчивается, а люди нет. Наоборот, их становится все больше и больше. Во-первых, потому, что они живые существа. Их время течет стремглав. Во-вторых, сама Земля требует новых работников. Супружеская пара лишь тогда входит в силу в качестве земледельческой ячейки, когда рядом с ней поднялись дети и заполнили функциональный спектр хозяйственной жизни. В результате уже через два-три поколения Земля безнадежно отстает от людей. Вырвавшись вперед, они попадают в демографическую ловушку, похожую на глубокую яму, из которой выбраться невозможно.
Мировая деревня колеблется между бурным ростом населения, востребованностью рабочих рук и их катастрофическим избытком. Она не привлекает людей со стороны, как делает город, способом социальной возгонки. Она воспроизводит население естественным путем. Если есть земля, способная плодоносить, будут и дети. Едва встав на ноги, они уже ее работники, растут не по дням, а по часам, подобно стеблям бамбука.
Дети в Мировой деревне рождаются не столько хотением мужа, сколько земли. Раз она кормит, за ней нужно ухаживать, и тем заботливей, чем больше оскудевает силой от множества людей, припадающих к ее сосцам.
Голос Фая вошел в него издалека, как будто они находились в разных слоях одного и того же времени и теперь перекликались. Максим успел удалиться в окрестность. Там всюду порхали мысли, предлагая себя поймать. Их было много, одна лучше другой, его внимание постоянно раздваивалось. Это походило на сон, ведь во сне тоже много чего происходит, но без осознания самого себя. Если попал в поток случайных образов, тебя несет, как вещь. Не ты вызываешь их, они появляются. Так же точно и мысли: ты думаешь их, и вдруг в какой-то момент они начинают думать тебя.
– Плуг пришел на готовое, – повторил Фай, – без мотыги ничего бы у него не получилось. Самого себя не родишь, нужен родитель.
Максим ждал продолжения.
– Копает? – спросил он.
– Да, рвы, каналы, колодцы, но я не о том. Раз копает, то нивелирует, расширяя. Здесь и там создает ровные участки, террасы, сносит холмы. В конце концов все клочки объединяет в поле, только тогда приходит плуг. Ведь он не может перемещать грунт, лишь бороздит.
Вероятно, так и было, подумал Максим. Мотыга – дискретное орудие, ее труд разбит на короткие импульсы, однако именно она проложила путь непрерывному действию, образовав сплошное и плоское пространство. Его называют изоморфным, то есть одинаковым в каждой своей точке. Одинаковость или отсутствие формы как раз то, что снимает преграды перед потоком энергии. Она легко течет без остановки. Ведь всякая форма требует к себе внимания, цепляет. Физики говорят – сопротивление. Чем оно больше,
– Ты говоришь о рождении, – обратился Максим к Фаю.
– Все приходит через другое, не от себя. Вещь от вещи, человек от людей, те от Бога.
– Плуг от кетменя, – добавил Максим.
– Понятно, что от него, но как?
Максим знал: только античный бог выходит весь сразу из театральной машины. Все остальное надо ждать. Фай стал объяснять:
– Возьми человека или животное, не важно. С чего они начинаются? С клетки, – ответил он сам себе.
Максим усмехнулся: Фай был немножко наивен.
– Но это одна сторона, – продолжал тот.
– Какая же вторая?
– То-то и оно, какая. Клетка ведь начало жизни.
– Ну!
– Она самое простое, что может быть.
Максим был заинтригован. Обычно Фай больше слушал, чем говорил, по бережливости речи, которой был научен дома.
– Простое прививается к простому, они находят друг друга. Сложное его оттолкнет.
Максим все еще не понимал.
– Что самое простое в человеке? – спросил Фай, показывая глазами на низ своего живота.
– Ах вот ты о чем, – дошло наконец до Максима. – Ты считаешь, это зависит от места?
– От строения, – поправил Фай.
– Разве человек не равен самому себе во всем, из чего состоит?
– Голову с ногами не путай!
– Попробуй пожить без ног!
– Живут! Нельзя вырастить клетку будущего человека в желудке или сердце.
– Греки извели Афину из головы Зевса.
– Чтобы подчеркнуть ее ум, – возразил Фай. – Любое тело чем дальше от начала, тем сложней. Желудок дает тепло, в сердце рождается чувство, в голове мысли. Дети приходят не сверху, а снизу. Они должны повторить весь путь, чтобы стать людьми.
– Пройденный человеком?
– Одного человека мало. Раз он от земли, должен повторить землю, иначе не будет к ней привязан.
– Может быть, греческие боги все-таки из головы, раз живут на небе.
– Сказки. Я так думаю. Кетмень по форме трапеция. Земля мягкая, можно рыхлить одним углом как плугом, другой не нужен, вот тебе и сошник. Вместо грядки борозда. Сначала тянули руками, потом впрягли животное. Чтобы родиться, надо войти в семя того, чем станешь. Мы спускаемся вниз, – Фай опять показал взглядом, куда следует спускаться, – вниз за своими детьми, берем их на руки и вместе с ними поднимаемся вверх.
– До головы?
– Да, только не нашей с тобой, а их собственной. Она выше.
– Как плуг выше кетменя?
– Нет, между ними было много рождений, десять или сто, никто не знает. Во сне мы спускаемся за собой, – сказал вдруг Фай.
Это прозвучало как эхо в лесу. Оба слушали его некоторое время.
– В детстве после сна долго не понимал, где я, – проговорил Максим. – Все было похоже на новое рождение. Теперь уже просто засыпаю ночью и встаю утром.
– Да, с годами проходит, – вздохнул Фай. – У меня был хлопок. Во время сбора ни одной мысли в голове. Тело работало, душа спала. А ведь ночью в постели она что-то делает. Я понял, что застреваю между утром и вечером. Время измеряется движением. Оно короткое, их много, вот коробочка, вот, вот. Время становится очень мелким. Песчинки видишь, песок нет.