Ядро и Окрестность
Шрифт:
– Вот спальня – это для молодых, гостевая комната, кухня, камин.
Прямо от прихожей поднималась лестница на второй этаж.
– Там моя комната и Риты, неродной внучки. Вас четверо. Будет где разместиться. Кстати, камин хорошо бы переложить. Приглашала рабочих, не берутся. У всех жалобы на нехватку денег. Так вот они, эти деньги. Говорят, нужен объем. Понятно, не фабрику же строить за двести пятьдесят рублей ежемесячно.
Теперь все объемы в России, подумал Максим, но что если и там тоже исчезнут вместе со средними. Возвращались в город. Нина Павловна рассказывала о муже:
– Строил дом. Все выходные пропадал здесь. Да и после работы сначала сюда. За людьми
Иногда она бросала взгляд на Максима. Как в шахматной партии, думал он. Один делает ход, другой должен ответить. Он просчитывал варианты, она ждала. Оба избегали молчания, его спутница правила разговор, как лодку веслом. Каждое слово было поддержано чувством.
– Хочу посмотреть на побережье, – сказал он наконец, – знаменитое Рижское взморье.
Она на секунду растерялась. Вместо тяжелой фигуры он прикрылся пешкой.
– Да-да, понимаю, – спохватилась Нина Павловна, – курортная зона. Обязательно для полноты картины. Поезжайте сразу на вокзал, вечером встретимся.
Уходя, она еще раз настойчиво заглянула ему в глаза. Он прочитал в них легкий упрек за то, что был тугодумом.
В электричке никто не теснился. Солнце плясало в окне. Пожилая женщина работала крючком, вышивая. Девочка держала клубок. Обстановка дышала ровной приязнью, как среди людей, собранных не случайно. Он не видел тяжелых сумок, рюкзаков, корзин, озабоченных лиц, резких движений и спешки. Вспомнилась притча: один шел темным лесом, другого освещало солнце. Первый завидовал второму.
– У тебя почему сошлось?
– Выходил наполдень.
– А меня леший с кикиморой не пустили.
– Им не пускать, а ты делай свое. Душа живет поступком и в нем общается с мировым светом.
Если исчезнут средние, размышлял он между солнцем и девочкой с клубком, не будет и объемов. Кто поднимал над Россией кварталы и города новостроек? Они. Каждый молотил свою копну. Запад сжимал блокаду, Восток разгибал ее, как подкову, и, разгибая, сплотился в мускулистое и жилистое среднее. Только оно могло взвалить на себя и понести разом эту ношу. НЭП не мог. Он делил людей на верх и низ, вместо того чтобы складывать. Свечной заводик, мыловаренный, сахарный, спиртоводочный, ситец, шерсть, кожа. Элита едет в экипаже. Частник обыгрывал госпредприятие, которому предстояло ломать подкову. То же самое после крепостничества. Потому и сдали Японскую с Германской. Тогда что же получается, снова спрашивал он себя. Перебьют средних, останется голь против денежных воротил. А их обязательно перебьют инерцией отката. Воротил будут называть плутократами или как-нибудь еще, не в том суть. Строить они не будут, проще вывести наличку и жить припеваючи в райских кущах Земли. Где выход? Ведь это конец. Умирают люди, миллионы людей. Но чтобы смерть коснулась России! А почему нет. Кому она нужна? Народы не люди, у них нет совести. Западу не нужна, всегда мешала как лишний субъект в дележе Земли. Восток, который она разбудила, промолчит. Дом, разделенный в самом себе, не устоит. Без нее, выступавшей в роли центрального звена, семья народов станет ордой. Он лихорадочно искал решения, как будто только что нарисованное умом уже покрывалось плотью.
Поезд остановился, он вышел наружу, двигаясь вместе с группой. Море ничем не напоминало Черное или Японское, оба глубоких и синих. Вода была стоячей, цвета кровельной жести. Никто не купался. Он снял одежду и долго брел, не замочив колени, пока не надоело. Берег был сложен из песка, такого же мокрого, как на участке Нины Павловны. Лежать на нем не приходило в голову. Никто и не лежал. Если это курорт, думал он, то для упругих мужчин
Весь следующий день провел с Эльзой и ее сыном.
– Очень меня просила уступить вас, – говорила Нина Павловна.
Они сидели за чаем.
– Вам тоже будет интересно. Мать с сыном не пропускают ни одной выставки. И вас куда-нибудь поведут. Вилис пробует писать картины, он еще мальчик. Мама его поощряет, вдруг получится. Хотя художников сейчас пруд пруди. Написать легче, чем продать. На мой взгляд, нужна твердая профессия, особенно сейчас, когда все так скользко. Язык им нужен, я вот тоже взялась учить, да бросила. Лучше мне остаться с моим русским. – Нина Павловна говорила легко, прощупывая Максима взглядом, как доктор простукивает больного на диагноз.
Эльза в самом деле предложила выставку, но не художественную. Показывали образцы стрелкового оружия минувшей войны. В небольшом зале было собрано боевое оснащение пехотинца – русского и отдельно немецкого. Он увидел знаменитую «мосинку» с примкнутым штыком. Уму непостижимо, бежать в атаку под шквалом автоматного огня. Все равно что вести шов вручную непокорной иглой, соревнуясь со швейной машинкой. А ведь и «мосинка» в сорок первом была не у каждого. Он никак не мог понять, почему страна, освоив тяжелую технику, не смогла дать своему бойцу приличного автомата. Да и что такое пулемет системы «Максим», как не оружие времен Гражданской. Ведь уже финны изумили всех снайперской винтовкой и тем же «суоми». Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы придумать свое такое же или повторить готовое в серии.
Третья промышленная база, кроме Донбасса и Урала, – легко ли положить такое основание, отказывая себе во всем, а в результате снова снарядный голод, как четверть века назад.
Манекены стояли в касках, полушар на голове родного солдата и вечный ватник, что боец, что мужик в поле, что баба, что зэк на лесоповале. Консультант давал объяснение, водил указкой по схеме – ствольная коробка, ствол, рукоятка затвора, магазин и так далее. Манекены стояли, как поднятые из гроба солдаты. Война, надолго уснувшая в могилах, вновь расставляла свои фигуры.
Максима доставало ощущение чего-то знакомого. Это был снова сон и снова наваждение. Проснувшись сегодня, он все постарался забыть. Сейчас под впечатлением зала и посетителей вспомнил. Бесы кривлялись в мелких изображениях, налезая одно на другое, перетекая половинками лиц в чужую половину. Они роились, в этом заключалось движение. Им не хватало пространства на целое лицо. Эдем был полон не только яблок, но и прозрачных далей. За его стеной все предметы, далекие и близкие, находились рядом, притянутые Землей. Война жила за стеной, уплотняя все гораздо сильнее, чем сама гравитация.
Улица веяла простором. Говорили на языке. Максим старался произносить отчетливо. Эльза слушала, радуясь за сына, который в меру понимал и отвечал. Чтобы правильно строить звуки, объяснял Максим, надо слегка выдвигать вперед нижнюю челюсть. И еще, в русском звонкие согласные стреляют назад – отрицательное уподобление. Мы говорим «дед» как «дет», но если «дед с бабой», то уже «дед з бабой». Звучащее «б» делает звонкими оба предыдущих согласных. У немцев все наоборот. Изучаешь язык, читай на нем свои любимые книжки. По знакомому содержанию гораздо легче усваивать. Это как прогулка по старому и заброшенному, но любимому парку.