Ядро и Окрестность

Масленников Владимир

В кафе сидели втроем за чаем с пирожным не больше получаса. Эльза вместо прогулки предложила музей, не желая отпускать Максима. Смотрели картины. Школьники сидели вокруг экскурсовода. Обстановка была совершенно домашняя, без малейшего нажима. С выставленных полотен на них смотрела страна, наполняя собой. Естественно склоняться над ребенком матери, почему бы этого не делать Родине. Они прошли в следующий зал.

– Как вам нравится это? – спросила Эльза.

Большое полотно занимала дверная коробка. В ее раме стоял мужчина затылком к зрителю. Он только что энергичным движением

распахнул дверь. Неизвестно, что увидел: комнату, зал или за порогом открывался неведомый ему мир, но вся энергия шага, вместо того чтобы пролиться вперед, застыла в черте коробки.

– Не знаю, чем вызвана остановка, – сказал Максим, – нам не дано лицо.

– Зачем оно вам?

– Понять причину. Живопись – не музыка, помещена в застывшее время. Движет его зритель, как к началу, так и к концу, чтобы все воображаемые мгновения сложились в длящееся действие. Если колонна падает, мы видим ее или, по крайней мере, знаем стоящей на своем основании, а вслед за тем и рухнувшей.

– А лицо? – напомнила Эльза.

– Всякое лицо легко откладывать назад в прошлое и мыслить вперед, то есть догадываться, почему этот человек открыл свою дверь, но не пошел дальше, а замер на пороге.

– Вы сказали «свою». Так ли это? Я сама часто оказывалась между тем, что прошло и предстоит, как в раме двери. Переход каждый раз обрывался, не давая ничего.

– И перемены, переходы – закон которых мне не ясен, и много ль карт моей колоды еще покоится в запасе.

– Откуда это?

– Не помню, – сказал Максим. – Я думаю, колода растет, когда попытки не ослабевают. Если ничего не делать, то все ваши карты – пустышки. За дверью всегда начало. Придется есть мякину вместо хлеба даже в такой благополучной стране, как Германия. У вас есть сын.

Голова Эльзы подалась вперед. Движение было чисто женским, мелким и выразительным в такт ее чувствам. Максим где-то читал, что птицы не могут совершать головой плавные повороты. Так устроены их нервные пути. Люди могут. Еще он заметил, женщины часто выражают свое состояние гибкой работой шеи. Мужчины любят подавать знаки души руками.

– С переездом вы разменяете свою жизнь на его.

Она стояла некоторое время не шевелясь, обращаясь к смыслу сказанного.

– Что ж это нелегко. Значит, так и есть. Лучше разменять на новом месте, чем здесь.

– Разве легкое всегда обманчиво?

– Почти всегда. Все легкое и приятное. Эмигранты, приехавшие сюда двести лет назад, были счастливы, – добавила она. – Где их потомки?

– У каждого своя судьба. Смешались, высланы на восток, стали русскими.

– Наклонная плоскость, – хмуро сказала Эльза.

Максим возвращался в Москву. Он сидел на боковом месте, уставясь в окно. Мелькали платформы, станции, перелески. К нему за столик подсел молодой человек, каких много.

– Из отпуска? – спросил Максим.

– Нет, ездил по делу.

– И что же? – Он думал о своем, взвешивая увиденное.

– Дело – когда его стороны сходятся в угол, – ответил сосед.

– Вопрос в том, острый он или тупой. У острого наконечником служит криминал, так ведь.

– В моем случае небольшой.

– Значит,

денег еще меньше.

– Почему?

– Зло всегда обещает больше, чем дает.

Сосед смотрел в окно. В глазах его какое-то время блистал наконечник и погас. Поезд делал поворот, лицо ушло из-под солнца.

– Как вы думаете, чем облицована луковица вон той церкви? Вагоны, уходя в сторону, открыли панораму предместья во главе с высоким храмом.

– Конечно, золотом, – сказал Максим. – С медью не спутаешь, как ее ни шлифуй.

Деревня

Максим сидел в электричке. Впереди было полтора часа езды. Он вспомнил старую практику, помогавшую ни о чем не думать. В последние годы в Москве появилось много разных кружков. Приходили знакомые, друзья и все, кто искал общения по интересам, но не с улицы. Оказалось, люди умеют находить друг друга без всяких объявлений. Малая неслышная жизнь закипала вдали от контор, цехов и подъездов. Говорили об искусстве, религии, учениях, пришедших с Востока, никогда о политике.

Однажды к ним постучались. В небольшой комнате собралось человек пятнадцать, сидели впритык. Ведущий стоял посередине, рассказывая о третьем глазе. Хозяйка отворила дверь, вошел представитель милиции, высокий властный мужчина:

– К нам поступил сигнал. Что здесь происходит?

– Мы беседуем.

– О чем?

– Темы самые разные: одни хотят сказать, другие послушать, – охотно отвечала женщина. – Приглашаю и вас присоединиться, легче будет составить отчет. Мы, кстати, ничего не скрываем, – и без малейшей запинки подхватила нить ведущего.

В школе у Максима был учитель истории. Его лоб украшала аккуратная бородавка. Именно украшала. Маленькая, но вполне заметная, похожая на срезанную пополам горошину, и точно посередине, что всегда поражало Максима. Он не знал, как к ней относиться, смутно догадываясь, что это знак. Говорили, будто историк ею гордится. И вот теперь выяснилось, что третий глаз находится как раз на этом самом месте. Учитель имел слабость не называть смерть по имени. Все его персонажи перед тем, как испустить дух, приказывали долго жить. Например, так поступил Петр Первый. Некоторое время спустя его дочь Елизавета Петровна распорядилась о том же. Каждый раз, услышав такое, ребята потирали руки. Историк уже никого не вызывал по списку в журнале, а рассказывал сам. Под впечатлением этой фразы Максим для себя составил таблицу. Оказалось, русские цари жили довольно мало – пятьдесят с небольшим лет. Среди них Екатерина была настоящей долгожительницей – шестьдесят шесть.

На перемене он подошел к учителю, показал свою таблицу и спросил:

– Нет ли тут правила, какой-то общей причины?

– А ты сам как считаешь?

– Думаю, власть ходит рядом со смертью. Случайно узнал, что Елизавета по ночам не спала.

– Чем же занималась?

– Испытывала страх, что за ней придут, ведь она сама приходила. Долго ли проживешь без сна. Да и остальные тоже – беспокойные, нервные.

– Кто?

– Иван, Петр, Павел, разве не так? Почему люди стремились к трону, если он укорачивал жизнь?