Якоб Бёме

Грицанов Александр Алексеевич

Но ведь это не объясняет ни жертвенности Христа, ни Его миссии спасения. Концепция второго Адама предполагает прекращение падения, отказ от сотворенного и стремительно деградирующего мира, резкий антагонизм неба и земли. Однако такой антагонизм слишком теоретичен, слишком неестественен. Если для Аристотеля материальность представлялась довольно нейтральной рецепцией форм, то здесь материя есть нечто жадное, пожирающее, ведущее к погибели души. Иудео-христианство акцентировало борьбу оппозиций, переходя от скрытого манихейства к явному, и наоборот — земной мир превратился в поле битвы принципов добра и зла. И все более резко стала проявляться третья субстанция — природа, натура…

Хотя Аристотель

и считал нейтральную рецепцию основным качеством материи, он понимал недостаточность подобного определения. Материя одного уровня является формой нижеследующего: так, вода — материя относительно воздуха, но форма относительно земли, и т. д. Это привело схоластов к созданию сложной системы эссенциальных, субстанциальных и акцидентальных форм, ибо иначе материя осталась бы возможностью сугубо умозрительной.

Роджер Бэкон вообще отрицает однородность материи, подразделяет ее на чувственную, спиритуальную, небесную и формулирует следующее положение: особому виду материи необходима особая форма. Особая материя, таким образом, обретает качества, которые Платон считал присущими только душе. Так родилось представление о всеобъемлющей и творящей Природе.

Природа порождающая, природа порожденная — нет начала и конца, природа не терпит пустоты, значит, творение из ничего теряет смысл. Но, как полагали до века Просвещения, эта природа, предоставленная себе, не произведет ничего, кроме беспрерывного хаоса рождений и уничтожений. Разумный порядок и гармония возникают под влиянием концентрического движения планет и созвездий, организованного божественным Логосом через ангелическую иерархию. Однако Спиноза, один из вдохновителей Просвещения, отверг данную систему, объявив природу вечной и бесконечной субстанцией… имеющей свою причину в себе. Более того: он по сути упразднил подлунность мира, высказав предположение, что и Луна, и планеты, и звезды состоят из тех же элементов, что и Земля. Таким образом, Спиноза освободил природу от диктата Господа Бога, вернее, провозгласил тождество этих понятий… В его построениях нет места метафизическому небу, небесным эйдосам и формам. В подобной естественности мирового процесса добро и зло — понятия очень относительные и зависят от точки зрения наблюдателя, равно как форма и материя. Можно различать форму и материю, имея в виду уровни сублимации, верх и низ, то есть незыблемую иерархию. В сублимированном мире Спинозы и его последователей такой иерархии не существует, — к примеру, общество организовано согласно эскалархии, служебной лестнице. Как это понимать?

В монотеистической религии иерархический принцип общественного устройства санкционирован свыше, земная иерархия должна соответствовать небесной. Должна… однако на деле получается все наоборот. Вспомним притчу о сеятеле. Эйдос побуждает (или не побуждает) к развитию скрытый в человеческой композиции эйдолон… Либо этот эйдолон есть, либо его нет, воспитание и подготовка здесь бесполезны.

Небесную иерархию образуют живые ступени серафимы, херувимы, троны и т. д. Форма и содержание в данном случае совпадают. Когда же такая система транспонируется в земные условия, что получается? Живые ступени превращаются в мертвую схему, в табель о рангах. Земной сеятель разумного, доброго, вечного работает интенсивно и агрессивно, стараясь воспитательно подготовить душу и дух своей паствы. Представитель идеальноформального принципа вступает в беспрерывную борьбу с человеческим материалом — инертным и косным. Это борьба моральной догмы и естественного поведения, законного брака и адюльтера, теории и практики, социального порядка и стихии толпы. Борьба как надо бы [-] с тем, что есть.

Результат: невообразимый хаос, дикая взрывная смесь небесного и земного, репрессивная политика схематических идеалов. Земные авторитеты — наместники, помазанники, правители, реформаторы —

под двойным прессингом Бога и природы ведут двойную жизнь, попеременно повинуясь то одному, то другому началу. Они охотно верят, что в силу грехопадения люди — злые дети, коих необходимо моральной дубинкой загонять в социальный рай, затем в небесный. Выполнив благородную миссию, вся эта компания предается повелительным природным импульсам, в роскошном досуге растворяя усталые члены. Беда религии, заставляющей стадо верить в трансцендентного Бога, в этот, по словам Фридриха Шлегеля, фантом абстрактного мышления, заключается в том, что меж людьми и подобным Богом — пропасть, ничто, небытие, — на крыльях спекулятивных упований такое препятствие не преодолеть. Отсюда бесконечные сомнения, наивная вера в Бога как в магического помощника или столь же наивное неверие.

Когда чувствуется, что материя души способна удержать зерно, — начинается вера. Первый шаг на пути постоянного поиска и совершенной самоотдачи. Все или ничего — закон служения Богу. Здесь отличие имеющего уши мистика от просто верующего. Церковь не очень-то жалует мистиков — Якоб Бёме яркий тому пример: религиозные популяризаторы предпочитают упрощать и унифицировать учение с понятной целью навербовать сколь можно больше сторонников… Минералы, растения, животные вряд ли способны создать рай на земле, но человек — образ и подобие Божие — очень даже способен. Монотеизм и одноразовость земной жизни развивают идею более чем сомнительного антропоцентризма. С человеческой точки зрения, человек, вероятно, центр творения, но вряд ли так считает муравей со своей точки зрения…

Что такое человеческая цивилизация в не обозримой телескопами Вселенной, как не муравейник? Это, возразят, научное мнение, а не религиозное. Да. Но ведь естественные науки столь необыкновенно претерпели в силу того, что гипотеза о трансцендентном Боге постепенно теряла свою суггестию. Адам был бесспорно антропоцентричен в парадизе, но после изгнания он стал такой же частицей природы, как и муравей. Более того: с течением времени понятие человек распалось в многообразии толкований…

Надо заметить: в этом многообразии чувствуется тенденция низведения человека к животному состоянию, иначе говоря, к восстановлению разорванной монотеизмом единой цепи бытия. Если Homo sapiens — тип человека религиозного либо рационально-гуманного, то Homo naturalis включает много разновидностей человека естественного, начиная с доброго дикаря Руссо и кончая хищным зверем, сошедшим с ума от своего так называемого Духа (Т. Лессинг), или инфантильной обезьяной с нарушенной внутренней секрецией (Л. Болк).

Трансцендентность Бога спровоцировала умышленный интерес к наукам о природе и породила научную объективность, то есть принцип спокойного, холодного исследования вне категорий добра и зла. В XVIII в. естествоиспытатели полагали: да, Творец создал мир, но перестал вмешиваться в его дела. Эволюционисты XIX в. учитывали Бога как центральное неизвестное, направляющее природный процесс к неведомой, но благой цели. Человек еще расценивался достаточно высоко, зоологи еще не могли избавиться от антропоморфных мотивов в трактовке поведения животных. Но после шока, вызванного Происхождением видов Дарвина и романом Золя Человек-зверь, ориентация изменилась. Этнографы, биологи, писатели стали находить все больше общего в поведении, привычках, социальном укладе людей и животных…

Заинтересованные наблюдатели и ученые-энтомологи пришли к следующему выводу: сходная телесная морфология ни в коем случае не служит доказательством социальной и психологической близости — к примеру, сообщества львов, слонов и даже обезьян почти ничем не напоминают человеческие, а ведь все — позвоночные млекопитающие. Вернее сказать, сейчас не напоминают, так как львы и слоны образуют нечто вроде патриархально-монархических групп. В этом плане следует предположить социальное падение белых людей до уровня матриархально-демократического…