Якоб Бёме
Шрифт:
Проблема интеллектуальной природы богопознания (рассматриваемого как определенное единство теологии, богословия, теософии и иных подходов) не нова для современного европейского мышления. Так, российский исследователь В. Ф. Пустарнаков, например, отмечает: «Во избежание недоразумений следует несколько слов сказать о самом термине богословие, или теология. В разное время в это понятие вкладывалось разное содержание. У Аристотеля богословие — это часть философии, которая занимается исследованием о боге. В раннем христианстве богословием называли лишь учение о Христе. В этом, например, смысле евангелист Иоанн назывался богословом; титул богослова был присвоен также одному из отцов церкви, Григорию Назианзину. Позднее в христианстве богословием, как правило, стали называть
Правомерно предположить, что доминирующей характеристикой возможного различения «теология — богословие — теософия» в религиозной философии выступает «стиль мышления, который определяется степенью и характером опоры на рационализм» [43].
С точки зрения православного философа В. Н. Лосского, богословие — это «интеллектуальный опыт бессилия, поражения мысли перед запредельностью умопостигаемого». Этот интеллектуальный феномен — православное богопознание / богопостижение — характеризовал и Бердяев: «Вечное столкновение между мистикой и теологией связано с тем, что они говорят на разных языках. И невозможен перевод с одного языка на другой. Когда пытаются перевести опыт мистиков на язык теологии, то мистики сейчас же обвиняются в ереси. Язык мистики парадоксален, это не язык понятий, это не мышление, подчиненное закону тождества. Язык же теологии всегда стремится быть языком рационализированным, не допускающим противоречия, хотя и безуспешно. Поэтому так трудно выразить мистику на языке теологии и отвлеченной метафизики, всегда получается искажение» [17, с. 428–429].
Согласно вполне легитимной в XX ст. точке зрения, теософия — ориентированная на эзотерическое миро- и богопостижение — являет собой равноправную и самостоятельную версию триады «теология — богословие — теософия». Она, согласно Бердяеву, искушает «примирением между верой и знанием, религией и наукой». Как подчеркивал этот великий русский православный мыслитель: «Духовная настроенность теософов не христианская, в ней есть ложная возвышенность и ходульность. Теософия соблазняет братством людей и народов, которого не осуществляет. Но такого рода духовные течения предшествуют сильному религиозному свету» [19, с. 186]. И аналогично: «органическое влечение к объективности, к онтологическо-метафизическому пониманию религиозной жизни… ведет к углублению философской мысли, к стремлению к глубокой и конкретной форме философской спекуляции, которая проявляется как мистико-спекулятивная теософия» [5] [66, с. 9].
5
выделено мной. — А. Г.
Иванова предложила осмысливать эту проблему так: «Теология — это богопознавательная, апологетическая и религиозно-нормативная идеология, основанная на значительном преобладании среди ее познавательных средств элементов рационализма (обычно аристотелевского типа и особенно в виде формальной логики) [6] . Богословие — это такая же идеология, но с преобладанием иррациональных познавательных средств (в противоположность теологии), из которых, однако, должны быть исключены неортодоксальная мистика и эзотерика (в отличие от теософии) [7] . Теософия же выступает в основном только как богопознание, но с преимущественным использованием не просто иррациональных, а главным образом (в отличие от богословия) мистических и эзотерических средств [8] .
6
таким образом, это феномен католичества и — в значимой мере — протестантства. — А. Г.
7
определение
8
надконфессиональная идеология в целом — гностицизм, учение Я. Бёме, мистическая эзотерика масонства, Агни и Интегральная Йога, доктрины Е. П. Блаватской и Р. Штейнера, учение Всемирного Белого Братства и пр. — А. Г.
Доля рациональности высока в теологии, несколько слабее в богословии и почти отсутствует в теософии» [43].
Очень четко продемонстрировал сродство эзотерики и профессиональной философии известный мексиканский философ М. Леон-Портильо: «Мы считаем, что все согласятся с тем, что для философского в строгом смысле слова выражения мысли требуется ясное восприятие проблем в самой сущности вещей. Чтобы поставить себе целью рационалистически ответить на вопрос о происхождении бытия и судьбы Вселенной и человека, необходимо подвергнуть сомнению уже достигнутые решения, являющиеся результатом традиции или обычая. Философами следует считать тех, кто испытывает необходимость объяснить происхождение вещей, или серьезно ставит вопрос о том, каков их смысл, ценность, или, идя еще дальше, спрашивает об истине жизни, существовании после смерти, о возможности познания потустороннего мира (по ту сторону физического), где люди с помощью мифов и человеческих верований искали на них ответ. Думать и беспокоиться об этом и означает в строгом смысле слова философствовать» [37, с. 71–72].
Осознание «легитимности» в культуре иных — не только «строго научных» — версий постижения мира оказалось дополнено новаторскими рефлексиями философской мысли над собственно наукой. Так, в XX в. в светской мысли Европы обозначилось радикальное осознание того, что вся «новоевропейская картина мира», включающая в свои рамки модель Вселенной, устроенной согласно механике И. Ньютона, а также схему эволюции, протекающей по Ч. Дарвину, является столь же мифологической, как и христианская доктрина мироздания. Эту мысль наглядно продемонстрировали О. Шпенглер [70], А. Бергсон [16], М. Элиаде [72] и др.
Дополнено это новаторское осознание было также перспективным допущением того, что концепция «общественного прогресса», лежащая в самом основании парадигмы миропонимания Нового времени, применима лишь к рефлексии над весьма ограниченными отрезками человеческой истории. Даже в формате изучения тех периодов планетарного прошлого, которые не включают в себя «архив доисторических эпох», концепция действенности теории «мировых циклов» отнюдь не утратила собственного эвристического потенциала исторического объяснения [28; 29].
Также для узаконивания интеллектуального творчества подвижников эзотерической картины мира значительную роль исполнило интеллектуальное допущение об актуальности «потусторонней» сферы бытия людей. Так, стало считаться вполне правомерным принимать как вполне рациональную данность предположение о том, что некая божественная реальность способна генерировать иную, человеческую действительность, закономерности существования коей будут не сводимы к аналогичным характеристикам порождающей реальности. Об этом размышлял еще византийский богослов Василий Великий в IV в. [51, с. 171].
Католический мыслитель Николай Кузанский (середина XV в.) так трактовал проблему соотношения «порождающей» реальности и реальности вторичной, выступающей для него виртуальной (сферы повседневных судеб людей): «… Зная, что Ты — сила, или начало, откуда все… я гляжу на стоящее передо мной большое и высокое ореховое дерево и пытаюсь увидеть его начало… Я обращаю внимание на дивную силу того семени, в котором было заключено целиком и это дерево, и все его орехи, и вся сила орехового семени, и в силе семян все ореховые деревья. И я понимаю, что эта сила не может развернуться целиком ни за какое время, отмеренное небесным движением, но что все равно она ограниченна, потому что имеет область своего действия только внутри вида ореховых деревьев… Потом я начинаю рассматривать семенную силу всех деревьев различных видов, не ограниченную никаким отдельным видом, и в этих семенах тоже вижу виртуальное присутствие всех мыслимых деревьев.
Однако если я захочу увидеть абсолютную силу всех сил, силу-начало, дающую силу всем семенам, то я должен буду выйти за пределы всякой известной и мыслимой семенной силы и проникнуть в то незнание, где не остается уже никаких признаков ни силы, ни крепости семени. […] Таким путем я вижу, что абсолютная сила — лицо, или прообраз, всякого лица, всех деревьев и любого дерева… Стало быть, дерево в Тебе, Боге моем, есть сам Ты, Бог мой, и в Тебе истина и прообраз его бытия; равным образом и семя дерева в Тебе есть истина и прообраз самого себя, то есть прообраз и дерева, и семени…» [50, с. 45–46].