Якоб Бёме
Шрифт:
В 1675 г. в Амстердаме увидело свет первое Собрание произведений Бёме. Полное же собрание сочинений Бёме на немецком языке, впервые изданное германским мистиком И. Гихтелем в 10 томах в 1682 г., впоследствии не раз переиздавалось: Гмозингом (1715), Иберфельдтом (1730, иногда трактуется как первое Полное собрание сочинений мыслителя), Шиблером (1831–1847), а также Вулленом (1838), Хамбергером (1844), Фехнером (1858), Пейпом (1860), Мартенсеном (1882).
Представителей романтизма влекли к Бёме любовь к родной стране и наивно-сказочное понимание природы. Под влиянием именно его идей в романтизме утвердилось мистическое понимание мира и искусства. Романтики, родственно Бёме, видели в одухотворении природы способ к ее познанию. Произведение «Эликсиры сатаны» Э. Т. А. Гофмана реально выступает поэтическим комментарием-парафразом к текстам Бёме, местами не могущее быть адекватно понятым без знакомства с учением немецкого мистика-мыслителя.
Под влиянием идей Бёме находились французский мистик Л. К. С. Мартен и
В этом контексте существенно важным в философии Бёме выступало не конкретное описание природных явлений, не «варварский» (по оценке Гегеля) способ изложения собственных идей, а глубокая постановка проблемы Бога и мира как диалектической проблемы «саморазделения».
Л. Фейербах изложил суть теософского учения и философии Бёме в «Истории новой философии» (1833). Очень хорошо — академично и без избыточной рекламы собственных идей — писал о Бёме этот мыслитель, материалист и критик религии [63]: «История мыслящего духа ведет нас теперь из великолепных, внешне блестящих и импонирующих, а внутри довольно несовершенных дворцов славных отцов эмпиризма в плохую и невзрачную внешне, но хранящую сокровища внутри хижину гёрлицкого сапожника Якова Бёме. Блестящее исключение из общего правила: сапожник, знай свою колодку, которое доказывает на деле, что дух истории, всеобщий дух есть единственный дух человека и он, невзирая на лица, ранги, рождение, внешние средства, выдвигает людей из пыли и мрака неизвестности и делает их своими органами, провозвестниками своей сущности.
Исторические идеи, как подземные источники, пробиваются также из мест, где их меньше всего можно было ожидать; они исходят от индивидов, которые черпают сведения о том, что происходит в духовном мире, не из необходимого, обусловленного образованием и знанием языков чтения отечественных и иностранных журналов, а по слухам и самое большее из сельской газеты; они поэтому кажутся тому, кто рассматривает таких индивидов вне истории, чудесами, так как эти индивиды удивляются себе и их собственные идеи, к которым они не знают, как пришли, являются для них загадкой: они кажутся откровениями, внушениями или озарениями свыше, каковы они в известном смысле и есть.
Я плохо понимал раньше, — говорит Я. Бёме о себе, описывая начало своей писательской деятельности, — возвышенные символы веры по примеру всех мирян и еще менее природу, пока не начал мне сиять свет вечной природы, чему я так обрадовался, что начал записывать познанное мной. Ибо дух пронзил меня, как молния, и я увидел глубину вечности; когда проходит ливень, он настигает то, что настигает; так было и со мной: я начал писать, как мальчик в школе, и записывал познанное с большим рвением».
Послушай, пасквилянт! — так обращается Бёме к своему противнику Б. Тилькену. — Если ты владеешь искусством этого мира, то я владею искусством божественного мира: ты изучил свое, а мое есть дар милости Божьей…
Бёме — мистик, если можно применить это неопределенное и в новое время опошленное выражение к обозначению такого замечательного человека, как он; но мистик, который занимается умозрениями, в пределах мистики борется за свободу от мистицизма, за ясное познание. Основания и отправные точки его мыслей суть теологические представления прежнего времени, рассеивающие чистый небесный свет мышления на темном облачном фоне духа в радужные цвета фантазии. Поэтому многим, кто держится лишь мутной стихии его основы, он кажется только мистиком или даже религиозным мечтателем, поэтому он попадает в руки людей, которые меньше всего желают иметь дело с мышлением, и превозносится ими как один из равных им, ибо они не в состоянии отличать форму от содержания, внешнее от внутреннего, особенности писателя от его сущности, не понимают, как применима к нему старая пословица: Тихие воды глубоки (понимаемая в высшем и наиболее благородном смысле). Ибо существенное содержание его духа, к которому он постоянно возвращается, которое он старается доказать и объяснить всеми способами, находящимися в его распоряжении, и которое он выводит на свет сознания из мусорной кучи своих смутных представлений часто самым чистым и возвышенным языком, почти с научной определенностью, — это содержание философского характера.
По существенному содержанию своих мыслей он внутренне связан не только со Спинозой и Декартом, но вообще с философией Нового времени.
Ибо существенное
Уже ранние мыслители христианской эпохи представляли Бога как духа, но, с одной стороны, лишь в пустых, формальных и отрицательных определениях бестелесности, нематериальности, простоты и т. п., а с другой — в положительных определениях воли, знания и мышления. Но эти определения были даны только в качестве предикатов и свойств лежащего в основании понятия сущности как субстрата, который был… границей от и до прежних мыслителей; отсюда лишь утверждения, уверения, но никаких живых определений и познаний, так что Бог представлялся, правда, в духовных предикатах, или как духовная сущность, но не как дух; дух, таким образом, брался не в раскрывающих его жизнь, имманентных ему или предметных определениях.
Правда, учение о Троице, как оно высказывалось и определялось некоторыми мыслителями, было также конструкцией Бога как духа, как сознания или конструкцией сознания как Бога; и если отвлечься от туманных выражений, от формы, в которой эта конструкция давалась, то она не имела иного смысла, иного мысленного содержания, как то, что Бог есть сознание. На это указывал уже Лейбниц, говоря: Чтобы сделать эти понятия (именно три лица Божества как различные соотносительные сущности в одной абсолютной) более доступными каким-либо сравнениям, я не нахожу среди творений ничего более пригодного для иллюстрации этого предмета, чем размышление духа, когда один и тот же дух является своим непосредственным объектом и действует на себя самого, думая о себе и о том, что он делает. Ибо это удвоение дает образ или тень двух соотносительных субстанций в одной абсолютной, то есть той, которая понимает, и той, которая понимается. Оба этих существа субстанциональны, оба являются конкретными индивидами и различаются взаимными отношениями; но они представляют одно и то же существо, абсолютную индивидуальную субстанцию…
Конечно, сознание надо понимать не в его привычном обыденном значении, и как сознание — дух и принцип всех вещей. Но в учении о Троице, как оно определялось и развивалось в духе старой формальной метафизики, которая лишь разделяет и разделенное делает самостоятельным, моменты сознания становились самостоятельными как лица, как ипостаси или существительные; и различия, фиксированные как ипостаси, снова растворялись в единстве сущности, соединялись в понятии духовной сущности в указанных формальных определениях или предикатах. И Бог, или духовная сущность, в которой как в их единстве растворялись три различия, бывшие лишь различием лиц, а не сущностей, понимался только как просто положительная или утвердительная, как абсолютно благая и совершенная сущность. Таким образом, поскольку определение положительности имело значение единственно действительного, абсолютного определения Бога, то определение различия от положительности и совершенства, то есть отличия от Бога, которое вообще может пониматься как природа, а в нравственном отношении как принцип зла, имело значение лишь отрицательного, несуществующего. Поэтому положительное в природе и творении как положительное или благое было, правда, божественным, имело в нем свой источник; но отрицательное в природе, то есть именно то, чем она отличается от положительного, совершенного, от Бога, понималось как чисто отрицательное, небожественное, не имело ни положительного источника, ни реальной причины и потому определялось по своему происхождению относительно познания как непознаваемое, непостижимое, ибо определение благого предполагалось как абсолютное, единственно реальное определение.
Таким образом, противоположность Бога или отличие от Него, которое… вообще можно назвать природой, оказывалось вне Бога, а Бог не мог уже определяться как живая, действительная духовность; ибо Он является живым духом лишь тогда, когда и поскольку Он, как понимает Его Яков Бёме, включает в Себя Свое различие от Себя и в этом другом, в этом различии становится для Себя Самого предметом, раскрывается Себе, становится сознанием. Различие от Бога в самом Боге есть единственный источник Его и всякой актуальности и самопроизвольности, родник самодеятельной жизни, из себя самой творящей и черпающей сознание. Для объяснения и подтверждения этого изложения может служить следующее место последователя Я. Бёме Диппеля…: Как всякое настоящее творение имеет в себе духовного деятеля, который располагает и оживляет внешнюю материю, так наш рассудок может заметить известную аналогию в сущности Самого Бога, прежде чем Он создал все вещи. Ибо иначе нельзя было бы понять, как Бог обладает совершенством в Своей собственной сущности или может быть доволен и блажен, если бы в Его сущности не было пассивной основы, в которой определяется и познается активность, так что слишком отвлеченные… метафизики и схоластические мечтатели положили основание атеизму своим нелепым определением сущности Бога, называя Его чистой деятельностью или только деянием; ибо если Бог есть только деяние, то Он не может состоять в Себе Самом… но должен иметь… объекта вне Себя, на которые Он изливает Свою активность.