Якорь спасения
Шрифт:
– Гениально-о-о!!
– раскатисто знакомо неслось над стадионом и в микрофоны, можно сказать, на весь мир, как когда-то неслось восторженно исторгнутое с хрипотцой короткое, но растягиваемое сколько хватало дыхания: - Го-о-о-л!!!
Комментатор возопил это так, как не вопил в Канаде, когда советские хоккеисты забивали свои ошеломляющие шайбы, решавшие исход немыслимой суперсерии игр.
А что творилось в эти мгновения на стадионе! Люди повскакали со своих мест, кричали, размахивали руками, бросали в воздух кепки, шляпы, платки
Диктор, до предела напрягая голосовые связки, вдохновенно продолжал:
– Итак, друзья мои, новое произведение - "Якорь спасения" - нашего почитаемого Акима Востроносова, теперь это мы можем утверждать с полнейшим основанием, оказалось великим произведением. Гениальный писатель, это мы теперь произносим твердо, уверенно одержал неоспоримую победу.
А охваченная нетерпением дикторша подхватила:
– Да, да, мы стали свидетелями полнейшего триумфа гения Акима Востроносова. Я думаю, не одна я в эти минуты готова заключить в объятия и пылко расцеловать гениального писателя...
Камеры телерепортеров, естественно, были направлены в эти минуты на славного победителя. Аким Востроносов стоял на деревянном помосте и торжествующе счастливо улыбался.
Глава четырнадцатая и последняя,
в которой события еще раз меняют ход
и все окончательно разъясняется
Получив рукопись, Аким небрежно свернул ее в трубку, сунул в карман пиджака и тут же пригласил всех членов жюри отпраздновать победу. Под всеобщие ликующие возгласы он неторопливо дошел до машины, стоявшей у кромки зеленого поля, сел в нее и укатил.
Члены жюри тут же поспешили за ним, сопровождаемые, как и счастливый триумфатор, оглушительными аплодисментами многотысячных трибун.
Никодим Сергеевич стоял некоторое время в растерянности, то ли не мог сообразить, что происходит, то ли не знал, что делать. Один из служителей подошел к нему и протянул только что подобранный листок, оказавшийся каким-то образом в щели настила между щитами
– Вот, может, важная какая бумажка, спохватитесь потом...
Кузин машинально взял листок, сунул его в карман. Когда помост был убран, тот же служитель взял под руку совершенно обессилевшего ученого и, обращаясь с ним как с больным, повел к выходу, приговаривая:
– Пойдемте, гражданин хороший, не расстраивайтесь, не переживайте, все помаленьку образуется, все окажется на своем месте, как тому и положено быть.
Но вряд ли Никодим Сергеевич слышал эти добрые увещевания, он не помнил, как покинул стадион и оказался дома.
Вернувшись, сказал жене, чтобы его никто ни в коем случае не беспокоил, отключил телефон и заперся
Жизнь для ученого-кибернетика Кузина прекратилась, время остановилось, он лежал на диване, тупо смотрел в стену и ругал себя самыми последними словами, мучаясь тем, что недостойным подозрением нанес страшную обиду истинному гению, как это совершенно бесспорно установлено теперь выверенной и отлаженной самым тщательным образом машиной.
Кузин застонал от досады, закрыл глаза, он не хотел сейчас думать, чувствовать, жить. Но он продолжал чувствовать, жить, и думы сами собой рождались и жгли.
"Ах, да что там позор?! Если ты его заслужил, так имей мужество стерпеть. Поделом вору и мука. Но, учти, есть кое-что и похуже. Самую страшную казнь над собой будешь всю оставшуюся жизнь вершить ты сам и по своей воле. Люди, возможно, и пожалеют тебя, даже простят, но ты никогда не простишь себе содеянного позора".
Примерно так рассуждал и примерно так казнил себя Никодим Сергеевич Кузин, лежа на диване в своем кабинете и глядя отсутствующим взглядом в стену.
Он забывался коротким сном, мычал и корчился от невыносимых страданий совести.
Так продолжалось ровно сутки. Потом он, вконец измученный, принял две таблетки снотворного, заснул и проспал двадцать часов кряду.
Проснувшись, Никодим Сергеевич в первые минуты даже и не вспомнил о том, что произошло на стадионе, все равно как если бы там никогда и не был. Он лишь удивился тому, что спал почему-то в одежде, а не в мягкой пижаме, к которой так привык.
Кузин снял пиджак, повесил его на спинку кресла, присел к письменному столу и зачем-то полез в правый карман, где и обнаружил смятую бумажку.
И тут его осенила догадка: а ведь этот листок - страница из гениальной повести Акима Востроносова "Якорь спасения"! Да, да, Кузин совершенно отчетливо припомнил, как в тот момент, когда он выкручивал рукопись из аппарата, что-то белое мелькнуло и косо кануло под настил. Теперь Кузин окончательно понял, что это листок из гениальной рукописи. Никодим Сергеевич осторожно разгладил мятый листок, и первой мыслью было вернуть его гениальному автору. Таково было первое побуждение, но тут же проснулось и любопытство, и мелькнула счастливая мысль: Пушкина и Лермонтова можно узнать по одной-единственной строфе, даже по одной строке. Гоголя отличишь по абзацу, по одной характерной фразе. А тут не строка, не абзац - целая страница гениального текста.
Никодим Сергеевич принялся читать драгоценную страницу: "Анна умышленно не ответила на поклон Вронского".
Кузин разразился хохотом. Минуты три смеялся Никодим Сергеевич во все горло, смеялся весело, легко, беззаботно, а потом, вытирая счастливые слезы, захлопал в ладоши и закричал:
– Гениально! "Якорь спасения" и...
– И тут ученый, все еще не в силах унять смех, уже не выкрикнул, а простонал: - Гениально!!!