Якудза
Шрифт:
Затянутая в идеально подогнанную по фигуре черную эсэсовскую форму, она пантерой ринулась к Виктору. В ее стремительных движениях было столько дикой, животной силы и грации, что офицеры невольно отшатнулись в разные стороны…
…Это было похоже на удар по затылку железным ломом. Сознание, уже проваливающееся в вязкое болото небытия, буквально вышвырнуло обратно, в мир, в который Виктор твердо решил больше никогда не возвращаться…
Из расплывчатого серого киселя постепенно стала выкристаллизовываться окружающая реальность. Серебристое пятно на черном фоне… Ближе…
Нет, не пятно.
Череп.
Оскаленный человеческий череп. С двумя перекрещенными костями на фуражке, надетой поверх тяжелого узла солнечно-золотых волос.
Череп покачнулся – и медленно отъехал назад.
– Будет жить, – произнесла хозяйка фуражки.
И Виктор понял, что действительно в мире, который он только что собирался покинуть, пожалуй, есть еще что-то, ради чего стоит жить.
Или, вернее, кто-то.
Потому что лицо под фуражкой не могло принадлежать земной женщине.
Это было лицо идеальной, совершенной, неземной красоты – строгой, холодной, но в то же время притягательной настолько, что Виктор на мгновение забыл, кто он и зачем здесь оказался. На эту девушку хотелось смотреть бесконечно. Просто смотреть, потому что дотронуться до такого совершенства казалось немыслимым кощунством.
Неуловимым движением девушка поправила чуть сбившийся форменный галстук и, равнодушно скользнув взглядом по растерянному лицу Виктора, повернулась к Генриху.
– Вы напрасно теряете время, – сказала она. – Это мурёку-синоби. Воин ночи, лишенный внутренней силы.
– Но штандартенфюрер! Для того чтобы взять в плен этого человека, была проведена сложная операция…
По лицу девушки скользнула едва заметная презрительная усмешка.
– Что ж, видимо, тот, кто планировал операцию, не счел нужным посоветоваться с обществом «Врил». Тем хуже для него. Мурёку-синоби годен лишь для того, чтобы убирать щебенку за буровыми машинами. Рапорт наверх я отправлю сегодня же.
…Когда за девушкой задвинулась панель, Генрих раздосадованно грохнул кулаком по столу так, что детектор лжи подпрыгнул и чуть не свалился на каменный пол. После чего штурмбаннфюрер устало опустился на стул и, обхватив руками голову, уставился на Виктора.
– Ну что, допрыгался? – простонал он. – Это всё.
– Что всё? – тихо спросил Виктор.
– То и всё. Приговор эзотериков общества «Врил» не обжалуется и немедленно приводится в исполнение. А для тебя это – концлагерь. Разгребание каменной крошки за древними туннелепроходческими машинами. Которые если и завалит – не жалко.
– Людей тоже не жалко?
Генрих устало усмехнулся.
– Ты еще не понял? Люди здесь самый дешевый товар. И легко восполняемый. Скоро сам поймешь почему.
Каменная пыль была везде. В воздухе, в одежде, в глазах, в легких. Она скрипела на зубах, стачивая эмаль, а кариес довершал остальное. Хотя заключенным зубы были особенно и не нужны. Полужидкая, безвкусная биомасса на завтрак, на обед и на ужин не требовала усиленного пережевывания и содержала лишь строго
– Безотходное производство, – мрачно усмехнулся Курт, вылизывая алюминиевую миску.
– То есть?
– Что тут непонятного? – удивился заключенный. – Здесь есть все – золото, серебро, сталь, уран, алмазы.
Он обвел рукою нависший над их головами мрачный свод штрека.
– Плохо только с белками. С мясом то есть. Поэтому здесь мертвецов не хоронят, а делают из них еду. Для нас.
Лицо Виктора невольно перекосилось. Он осторожно, словно ядовитого паука снял с коленей миску, из которой только раз и успел отхлебнуть. После чего поставил ее на каменный пол, испещренный бороздами от шарошек буровой туннелепроходческой машины, рев которой до сих пор стоял в ушах. Лишь во время обеда заключенным концлагеря представлялась возможность поговорить. Или покричать – большинство тех, кто проработал в штреках больше года и остался жив, были тугими на ухо.
– Зря кривишься, – покачал головой Курт. – Скажи спасибо, что загнали в разведочный штрек со старыми БТМами [111] . Им, – Курт показал глазами наверх, – постоянно нужны новые территории, вот и роют не переставая. Современные машины с ядерными двигателями плавят породу раскаленным литием и прут вперед, словно нож сквозь масло – только стены полированные после нее остаются. И укреплять их не надо, и пылищи со щебенкой не остается. Только те, кто ее обслуживает, от радиации дохнут меньше чем через полгода. Это у нас – благодать. Пока они там допрут, что порода пустая, мы, может, еще месячишко-другой протянем.
111
БТМ – буровая туннелепроходческая машина.
– А надо оно – так жить? – спросил Виктор.
Самого концлагеря он пока не видел – его привезли сразу ко входу в штрек и загнали внутрь вместе с толпой других заключенных. В штреке он побыл от силы час и многого пока не понимал. В частности – как могут люди годами жить, вкалывать так, как не снилось тягловым животным, и при этом плодить себе подобных, которым впоследствии тоже придется толкать тачку. Которую, возможно, точно так же когда-то толкал его дед, после смерти химически разложенный в съедобную биомассу.
– Надо, – сказал Курт. – Потому что мы рожденные люди, а не гемоды. И нам свойственно надеяться.
Виктор второй раз слышал это слово, но вот расшифровки его от Генриха он так и не дождался.
– Гемоды – это кто?
– Да вон, – сплюнул Курт, – не видишь, что ли?
Виктор проследил взглядом направление полета плевка.
Метрах в двадцати от них с автоматом на плече тупо торчал на одном месте крепкий блондин с пустыми глазами. В окаймленных коричневым кантом петлицах его униформы скалились серебряные черепа.