Яма
Шрифт:
"Поеду и заберу…"
"Или в этой ее глуши останусь… Перекантуюсь как-то…"
"Хах, пусть попробуют выгнать!"
Обнять ее не получилось. Когда Плюшка качнулась в его сторону, заложил руки в карманы. Кивнув еще раз на прощание, развернулся и направился через автобусные платформы к своей машине.
Шмыгая носом, медленно втягивал обжигающий слизистую воздух.
Возле "Mercedesa", не удержавшись, обернулся. Словно дьявольская сила его потянула… Заметил все еще торчащую возле автобуса и глядящую ему вслед
Внутри что-то с мучительной болью оборвалось. Широкую спину ударило дрожью. Плечи опустились.
Нырнув в салон, Сергей, будто находясь в чумном трансе, на автопилоте выехал со стоянки.
[1] "In da club", 50 cent.
22.3
Не отпускало. Изо дня в день его ломало. Скребло грудную клетку изнутри. Рвалось наружу.
Познал досконально, каково быть одержимым. Сердце работало слишком старательно, сутками заходясь в ненормальном ритме. Жгучая тоска едкими импульсами разлагалась по клеткам.
Как себя ни прорабатывал на предмет адекватности, думал масштабно только о Плюшке. Хотел быть с ней. Только с ней! Ничего и никого другого не надо было. Четыре дня прошли, как в тумане. Замечал, что вырубается посреди разговора; людей, в определенном смысле, не видит. Они вроде повсеместно сновали вокруг, что-то говорили, и он даже им отвечал, но все как-то по инерции, без живого интереса. Попросили бы вспомнить, не смог бы. Возможно, транслировал какую-то ахинею.
Со стороны отца недовольства прибавилось.
— Рассеян, как баран! Вывели на пастбище и забыли забрать. Ходишь, траву щипаешь и в ус не дуешь…
Серега не то, что в ус… и бровью не повел. Ни единым мускулом на метания отца не отреагировал.
— У тебя, бл*дь, защита во вторник! Защита, мать твою, диплома! А ты сидишь, как девчонка, листик в клеточку штрихуешь! Я с финотделом порешал, тебя, барана, в дело вводить хочу, а у тебя на роже — ноль понимания!
У него, может, и ноль понимания… У него, может, мир порван на части, но кого это, бл*дь, волнует?
— Машину где поцарапал? Думал, я не замечу?
На самом деле, ему без разницы: заметит, нет… Тоже, бл*дь, проблема!
— Ну, конечно, для тебя же это ерунда! Тебе же на все положить! Чужими руками жар загребать любишь, а заработал бы… Вместо того, чтобы ночами шарахаться не пойми с кем и где! Жизнь прожигаешь!
Облик аморале. Слышал же от отца миллион раз.
Тоска, бл*дь, несусветная!
— Все! Хватит! Сдай сегодня ключи от машины. Точнее, от всех трех!
— Серьезно, бать? — вяло зашевелился Град. — Что за тупые воспитательные приемы?
Хотел добавить, что опустился отец со своими жалкими наездами, но все же не стал, осознавая, ниже плинтуса из них двоих — только он.
— Ты же, баран, сам себе яму роешь, ты это, мать твою, понимаешь?
Грудь Сергея поднималась и опадала в беспокойном ритме, но эмоциональной реакции на благой гнев отца все равно не возникло.
— Видимо, я не мыслю твоими мерками, чтобы это понимать. Отдам ключи утром, сейчас съездить кое-куда надо.
— Опять? Я не разрешаю.
— Ну, и как ты меня остановишь, пап? — поинтересовался со скупой интонацией в севшем голосе.
Учащенное сердцебиение и повышенная температура настолько достали, что у Карпа рискнул закинуться какими-то седативными. Тот уверил, что "транки" абсолютно безопасные, достались ему от отца. А Градскому просто хотелось хоть на день "уйти в закат". Перевести дыхание, без разъедающих нутро чувств.
"Пусть все исчезнет…"
Двадцать четыре часа ему бы хватило, чтобы перевести дыхание и принять обвал чуть позже.
— Знаешь, я сам на эти "транки" подсел… — выдавил Карпов странным затянутым тоном, когда уже сидели в "Мерсе" перед стартовой прямой запланированного спринтерского заезда. — Проблемы у меня серьезные. Хочу с тобой посоветоваться, братик…
Серега, не снимая давления со "сцепления", несколько раз выжал и отпустил педаль газа, максимально прогревая двигатель.
— Ты серьезно? Прямо сейчас? — бросил на друга беглый взгляд.
С левой стороны дороги у обочины гарцевала толпа зрителей. Справа же из-за обрыва рельефа трасса уходила в темноту, но Градский примерно помнил, что там расположены засаженные злаковыми культурами сельскохозяйственные поля.
Стоящая между машинами девушка-стартер дерзко взмахнула сигнальными флажками, и Серега, с определенным расчетом отпуская "сцепление", со свистом и пробуксовкой стремительно провел "Мерс" через стартовую прямую.
— Я до финиша не выдержу, — невнятно промычал Карпов.
С "Эмкой[1]" противника шли ноздря в ноздрю. Длина дистанции составляла примерно тысячу шестьсот метров, при самом худшем раскладе, это двадцать секунд времени.
— Целый день молчал, полминуты не продержишься? — поступательно дергая рычаг коробки, стремительно повышал обороты двигателя.
Удалось прорваться на полбазы, когда Карп снова заговорил.
— Верка беременна. Залет у нас, — по какой-то причине, на этих словах перед мысленным взором Градского предстала испуганная светловолосая девушка — но не Вера, а Доминика. — Я, сука, не знаю, что делать?
— Бд*дь, потом давай, Карп.
Когда стрелка спидометра перевалила за двести тридцать пять, на полный корпус обошли рвущую по соседству асфальт "Эмку".
— Я не знаю, что делать, — в голосе Макса послышалась непривычная вибрация. — Верка достала — реветь. А я… Не хочу я всего этого, понимаешь? Отец меня уроет! У него с этими выборами нервы совсем ни к черту… Он и за ерунду орет так, что "барабаны" лопаются.