Яна и Ян
Шрифт:
…Мои любимые «анютины глазки», пишу вам почти каждый день, но хочется писать еще и еще. Таким образом я разговариваю с тобой. Вот бы изумилась пани Бартова, которая вела у нас в девятом классе чешский язык и частенько ругала меня за сочинения… За скудость мысли и малый объем…»
«…Наконец-то я видел тебя, Яничка. Теперь я чувствую себя так, будто заново родился, а то просто умирал от тоски. А знаешь, что сказал Лацо, когда вы уехали: «Я боялся, Янко, что твоя девушка какая-нибудь модница, зараженная снобизмом, потому что на красивых парней, как ты, обращают внимание именно такие. Но она — как яблоневый цвет». Ты и вправду была похожа
Меня страшно бесило только, что мы вынуждены были сидеть с моим отцом и твоей матерью в битком набитом ресторанчике, потому что на улице лил дождь. Наши родители увлеченно беседовали, а мы держались под столом за руки и смотрели друг другу в глаза. И все-таки это были счастливые минуты.
В пятницу со мной произошел нелепый случай. Сразу после зарядки меня вызвали к командиру взвода. Я подошел к нему и, забыв, что только в майке и трусах, вскинул руку к голове и доложил о прибытии. Ребята чуть не умерли со смеху…
Сегодня воскресенье, мне дали увольнительную, а я, вместо того чтобы куда-нибудь пойти, пишу тебе письмо. Без тебя, моя любимая, мне и воскресенье не в радость. Лацо тоже остался в казарме — он слушает по транзистору концерт симфонического оркестра. А в это время разговаривать с ним, как и с тобой, бесполезно.
На следующей неделе нас уже отправляют в сержантскую школу. Надеюсь, что школа находится недалеко от Праги, и тогда мы сможем встречаться чаще…»
Мое чтение прервал знакомый шорох в башенке — это Квидо готовится к вылету. Значит, дождь прекратился. Я открыла окно. По небу плыли низкие, дождевые тучи, и лишь кое-где между ними проглядывали звезды. Все было как в прошлом году. Только я теперь совсем не такая, какой была год назад.
Снаружи помещение бассейна с тренажером выглядит как большой сарай, внутри же оно напоминает бассейн «Подоли». Но только приблизительно, потому что бассейн намного больше и там не стоит герметически закрываемый макет танка. И потом, здесь нет девушек в купальных костюмах, а есть лишь молодые танкисты, которые учатся действовать в аварийной обстановке, если таковая возникнет во время форсирования водной преграды по дну. Происходит это следующим образом. Экипаж садится в «танк», задраивает все люки. Потом в тренажер подается вода из бассейна. Когда «танк» полностью скроется под водой и столб воды достигнет определенного уровня, экипаж по команде руководителя заполняет его водой, надев предварительно специальные противогазы, потом открывает люки и проходит через проем в бассейн, где и выбирается из воды. В случае каких-то осложнений предусмотрен аварийный сброс воды из тренажера в бассейн. Сама по себе эта операция не совсем приятная и сопряжена с определенной опасностью.
Около тренажера выстроился наш экипаж. Все спокойны, кроме Пушкворца, который, как мне кажется, вот-вот упадет в обморок. На ногах он еще держится только потому, что я то и дело бросаю на него угрожающие взгляды. Да, ненадежный у нас заряжающий. Скорее бы уж нас отправляли под воду.
— Сигналы запомнили? — спрашивает новый командир роты капитан Рихта.
Мы киваем. И Пушкворец тоже. Танкисты из остальных экипажей понимают, что в данном случае мы выступаем в роли первопроходцев. Командир в последний раз советуется о чем-то с четаржем[2] Скалкой и инструкторами, а Пушкворец пользуется этим и, уставившись на меня невинными голубыми глазами, шепчет:
— А сколько раз нужно дернуть шнур, если станет плохо?
В общем, с Пушкворцем не соскучишься. Эх, скорее бы уж все это кончилось!
Мы залезаем
Все прошло довольно гладко. У меня возникает чувство легкого разочарования: это же всего-навсего тренировка, где безопасность фактически гарантирована, а вот как проявит себя экипаж в боевой обстановке, когда придется форсировать такую реку, как Лаба?
Капитан Рихта рассказывал нам, как переправлялся в свое время по дну в Т-34. Тогда они сидели в танке по пояс в воде. Нам даже трудно это представить.
— Как вы себя чувствуете, Пушкворец? — заботливо спрашивает командир, как только мы вылезаем из воды.
Пушкворец обращает на него взгляд своих глаз-незабудок и вяло улыбается. Ему уже вроде бы лучше.
— А не попробовать ли вам еще раз! Во второй раз все будет значительно легче.
Услышав эти слова, Пушкворец слабо улыбается и медленно садится на землю. Командир смотрит на меня прищуренными глазами, которые ребята прозвали «рентгенами»: «На отличный экипаж это пока что-то не похоже, свободник!»
Я беспомощно пожимаю плечами. Дело в том, что наш заряжающий Ярда Лотос лег в госпиталь на операцию — у него открылась язва желудка — и вместо него нам прислали Пушкворца. Я запомнил его еще с того момента, когда он плакал, глядя на свои остриженные волосы, ранее спадавшие до плеч. После стрижки открылись некрасиво торчащие уши, и девушка Пушкворца, едва завидев своего кавалера в таком виде, отвернулась от него.
Мы приняли Пушкворца в свой экипаж как равного и теперь всеми силами пытаемся сделать из него настоящего танкиста. Но наши старания пока что не привели к положительным результатам. Глядя на нас невинными голубыми глазами, он проявляет неимоверное усердие при выполнении каждого задания, однако чаще только портит дело. Он, например, оказался невольным виновником того, что меня лишили увольнительной как раз тогда, когда впервые приехала Яна. Случай произошел совершенно анекдотичный.
Наша часть получила переходящее Знамя, и к нам должно было прибыть какое-то высокое начальство из дивизии. Торжества планировалось завершить концертом. Каждый взвод подготовил свой номер. Мы были, как никогда, спокойны: у нас есть Лацо, который хотя и не смог окончить консерваторию, тем не менее оставался прекрасным пианистом. И вдруг Пушкворец тоже изъявил желание участвовать в концерте. Он сказал, что в школе посещал кружок художественного чтения и превосходно знает поэзию. Он долго нас уговаривал, и мы с секретарем бюро Союза социалистической молодежи разрешили ему выступить. «Ничто так не окрыляет, как успех! — одобрил наше решение ротный старшина. — Пусть хоть раз и Пушкворец узнает, что такое успех…»
Мы не возмутились даже тогда, когда накануне торжеств — а это был как раз парковый день — Пушкворец уселся на башне танка и начал мечтательно декламировать:
Нежных флейт на рассвете
так много звучит,
Что не сразу ты их сосчитаешь.
Май зеленый нам песни дроздов
раздарит,
А солдатам ль те песни —
не знаешь.
Правда, Вашек заявил, что Пушкворец мог бы декламировать и утром, а во время работы надо работать, а не сачковать. И мне пришлось спустить на землю нашего романтика.