Янтарный сок

Боброва Элла Ивановна

2. «Все вздохи, сливаясь, нам ветра дают дуновенье…»

Все вздохи, сливаясь, нам ветра дают дуновенье. А слезы с водой тихих рек море вновь заберет. Скажи мне, о женщина: если предашь ты забвенью любовь, — то куда она в мире уйдет?

3. «Молчите, знаю: да, она надменна…»

Молчите, знаю: да, она надменна, изменчива, капризна и тщеславна. Скорей, чем чувство у нее проснется, слезами горная скала зальется. В душе ее змеиное гнездо: в ней фибры нет, способной на любовь; она, как статуя — мертва, бесстрастна, но… Как она прекрасна!

Одиннадцать эскимосских легенд. О происхождении мира и жизни на Земле

(Вольный перевод с английской версии М. Чарльза Кона)

1. Стала твердь. Жизнь! Ворон-отец!

По преданью, вначале была лишь вода, всюду, всюду вода. А потом вдруг посыпались камни дождем, камни дождем, говорится в преданье. И где прежде была лишь вода, стала твердь, стола суша, земля. И один человек на земле первозданной. Но парила вокруг беспросветная тьма, всюду, всюду лишь тьма. Чтоб опору иметь, человек приседал и, за землю держась, открывал: постепенно, что един он. Откуда пришел он не знал; но одно сознавал: он был жив, он дышал — это знал он наверно. Жизнь! Он жил и дыханьем себя согревал, только это он знал. А кругом была тьма и он видеть не мог; находил он на ощупь вокруг только глину. По преданью, в то время земля только мертвою глиной была. Человек же во тьме

жил и знал, что один он. Он ощупал себя: нос, глаза, уши, рот — он живой человек, но один на земле. И вперед он пополз, боязливо и медленно полз он по глине, чтоб найти что-то там в темноте. Вдруг… повисла рука в пустоте — у обрыва застыл он, рукою не двинет. И задумал он, тьмой густой поглощен, и чего-то он ждал. Словно чье-то дыханье задело лицо: слух поймал легких крыльев порханье. Воробей сел — к живому живой — человеку легко на ладонь. Стало два существа, говорится в преданье. Но, как прежде, один, тосковал человек по такому, как он. Чтоб не быть одному, он из глины слепил человека другого себе по желанью. И, слепив, он вдохнул ему жизнь — человек человеку дал жизнь. Но второй человек, говорится в преданье был другой человек; себя с первым сравнив, это он осознал. И зубами он в ярости заскрежетал, стал топтать с диким воем он землю ногами, вкруг себя все стараясь разбить. И ужас первый пришел человек — уничтожить свое сам решил он созданье. И схватил он за волосы крепко его, к пропасти поволок. Размахнувшись, он бросил его в глубину — на земле это было злых духов рожденьем. Твердый он вдруг нащупал предмет; в глину этот предмет посадил — древо первое выросло там, по преданью. Стало много деревьев, родились леса, много, много лесов. Человек же ползком подвигался вперед, воробей лишь был спутник его неизменный. Он порхал и его развлекал. А в лесах открывал человек меж кустов и травы много разных растений. Изучил их по листьям, познал аромат многих разных цветов. Видеть он их не мог: тьма царила вокруг. Но ползком он узнал: у земли есть граница, А за нею повсюду вода. Была островом эта земля, И решил он в глубокую пропасть спуститься, чтоб открыть в глубине мир иной. И преданье гласит: сплел он крылья себе из ветвей; А когда попытался он крылья расправить, оперились и крылья, и тело его — он узнал, что умеет летать. Он стал Вороном. Землю он может оставить. Эту землю теперь Ворон небом назвал, так преданье гласит. Полетели они с воробьем в глубину; видеть сам он не мог и темноте непроглядной, но ведь острые были глаза у товарища, у воробья. Так земля на дне пропасти вновь была найдена. Ворон землю и здесь украшал: насадил он леса, насадил и кусты, травы, мхи и цветы. Землю скоро он сделал живой, плодородной. А потом, так преданье гласит, сам из глины создал он людей и животных, чтоб не были люди голодны. И питаться животными он разрешил, чтобы жизнь сохранить. Эту новую землю он миром назвал. И тогда всей земли населенье созвал он: «Я вам землю и жизнь подарил, как отца вы должны меня чтить, как отца меня помнить», так людям сказал он. Но в те дни, так преданье гласит, тьма царила вокруг. Мог лишь слышать отца своего человек. Знал он звук, осторожное знал он движенье; и, касаясь руками земли, он на ощупь свой мир познавал. На земле было трудно жить первым твореньям.

2. Происхождение небесных светил

По преданью, жила в те дни женщина в хижине, но совсем одна. Что ни ночь — приходил к ней любимый, и жизнь ее вдруг была полна. Но царила тьма. На вопрос ее робкий: «Как имя любимого?» — Он не отвечал. А хотелось узнать, почему он невидимый, приходил — молчал, молча, покидал. Не дождавшись ответа, решила: не скажет он; а покоя нет. От коптилки пометила спящего сажею: на вопрос ответ даст ей лампы свет, там, где все танцевать собираются вечером. Кто он, кто такой? Он ушел. Вслед она. Ищет, кто здесь помеченный? Видит: с роковой меткой — брат родной! Горе ей и позор! Брат с постыдным желанием шел делить с ней ночь. Факел ярко зажгла и, насмешками ранена, стыд свой превозмочь убежала в ночь. Быстро факел зажег свой и брат. По преданию, побежал он вслед. Звал, был остановить ее полон желания, но она, как ветр, не догнал он, нет! Ловко факел сестра свой зажгла; и от ветра он стал большим огнем. Брат, спеша, факел слабо зажег: постепенно угасая, он бледным янтарем. Мчались долго, преданье гласит, в темноте они — брат вслед за сестрой. И, взлетев, превратились тогда в высоте они в солнце над землей в месяц золотой. И рассеялась тьма. Поднялось ликование: Свет! Родился свет! Люди видели — всюду, в лесу, в каяках они пели дню привет, страха тьмы уж нет! А когда месяц-брат, сестру-солнце преследуя, по небу бежал, люди все отдыхали, танцуя, беседуя. Так с рождением солнца всесильным стал свет его и мир процветал.

3. Рождение созвездий

Раз, по преданию, на медведя гнались охотников семь саней. Быстрые, умные их собаки мчались, как вихрь; но быстрей был зверь — был он хитрей, был он быстрей. В страстном желанье поймать добычу стали постромки собак срезать. Самых свирепых вослед погнали С криком и гиканьем, чтоб скорее зверя загнать, зверя поймать. Но, как ни мчались собаки, сани — быстрый медведь от них ускользал. Громко вскрикнул один охотник: «Землю я чувствовать под собой вдруг перестал!» И закричал тут и охотник другой в испуге: «В воздух с санями поднялся я!» Смотрят охотники вниз и видят, как ускользает от них земля. В беге взвились все они ввысь. Даже собак и медведя в небо ветер могучий унес с собой. И превратились они в созвездья: каждый из них, по преданью, стал яркой звездой. И в тьме ночной их наблюдаем мы и поныне: псов и охотников с ними рать. Только медведя-то им, как видно, не догнать.

4. Происхождение грома и молнии

Жили двое сирот, говорится в предании, брат и, старше его, сестра. Ни семьи, ни друзей, кто в беде пожалел бы их; только сами они друг о друге заботились, жили дружно и не ропща. Спали в старых другими покинутых хижинах, ни о чем не прося людей. Это было во время великого голода; и считали все люди сирот только бременем: «Почему нам чужих кормить, разве маю своих, плоть от плоти детей у нас?» — говорили не раз они. Спят сироты. А люди, гласит так предание, из селенья ушли и сирот там оставили беззащитных, совсем одних. Вот проснулись они, а кругом запустение. Безутешно заплакал брат; но, как старшая, брата сестра успокоила, обещала, как прежде, о нем лишь заботиться. Взявшись за руки, прочь пошли. Далеко от селенья вдвоем побрели они: надо что-то найти поесть. Все длинней на снегу становились тени их; но ни крова, ни пиши. Подкралось отчаянье, есть хотелось им все сильней. В безысходной беде стали зверю завидовать: быстрым зайцем хотели стать; то лисой обратиться желали пронырливой — но в зверей превратиться никак не могли они, и никто их мольб не слыхал. Стали громко кричать: «Лучше б стать нам тюленями!» Оставались они детьми; оставались сиротами всеми забытыми. Шкура, меха, кремень — это все, что с собой они, уходя, захватить могли. Но вот вскрикнули раз, став на мех и топча его: «Громом, громом хотим мы стать!» Загремел, по преданью, тут мех под ногами их. Ударяя кремнём о скалу все ж неистово, продолжали они кричать: «Стать бы молнией!..» Кремень рассыпался искрами. Вознеслись

в небо брат с сестрой; и злым людям упреки шлют, гневные, быстрые — громом, молнией огневой.

5. Земля велика

Но Ворон-отец не всегда на детей своих гневался. Коль помнили люди традиции, чтили закон, он щедро им дичь посылал, чтобы люди охотились, а после удачного дня и над миром задумались. Раз жили два друга-охотника в те времена Красивы, искусны во всем и дружны были жены их. Охотились вместе, досуг свой любили делить, подолгу о мире умели вдвоем рассуждать. Но чудо ли: сколько б ни мчались вперед на санях они, куда бы ни двинулись — всюду тянулась земля. Ужель невозможно доехать хоть раз до границ ее, а, может, окажется вправду она бесконечною? Но в путь не пустившись, об этом разведать нельзя; и, плача, друг с другом охотников жены прощаются. Расстались друзья, чтобы правду мире узнать, от солнца и к солнцу — два разных избрали пкти По снегу и льду мчались быстро зимою холодною, а летом охотились, свой пополняя запас. Вперед и вперед — много лет длилось их путешествие. Охотники сами, их жены в дороге состарились. Им рядом с санями теперь было трудно идти. Но дальше и дальше стремились. Уж выросли дети их; потом поженили охотники взрослых детей с детьми из семей, что встречались в далеком пути. Так с разных сторон по земле подвигалось два племени. Все медленнее подвигались в дороге охотники, их дети вели; но они не забыли идей своих. А смерть отвергали: «С друзьями сначала мы встретимся…» всегда говорили. И вот, как преданье гласит, сошлись, наконец, на земле два кочующих племени. Хоть старшие видеть друг друга уже не могли, но, следуя голосу, здесь обнялись вновь друзья. Охотники старые, плача от радости, молвили: «Поистине наша дорога была далека. Гораздо обширней и больше земля, чем мы думали.» Сказали — и четверо все успокоенно умерли. Так древние люди узнали: земля велика.

6. Происхождение индейцев, белых и эскимосов

В то время древнее, не так, как ныне, жил лишь один народ, гласит преданье. Раз вырастил один охотник дочь. Не мог никак ее он замуж выдать: упрямо отвергала женихов и зло над ними иногда смеялась. Обузою считал отец ее; но дочь не отвечала на упреки. Не раз кричал он ей в припадке гнева: «За пса тебя я выдам моего!» Ответом было, как всегда, молчанье. И вот однажды, говорит преданье, зашел к ним на ночь человек чужой, одет был в рыжую собачью шкуру. С упрямой девушкой он ночь провел — в пса рыжего вновь утром превратился. Так дочь узнала, что сдержал отец свою повторно-гневную угрозу. «Вот он, жених твой!» — бросил он с презреньем, «Теперь ты выйдешь замуж, наконец!» Ночные повторялись превращенья. И стала дочь семьи ждать прибавленья. Вот день настал: щенки — ее приплод — визжа, на шкуре меха копошатся. Но как детей она их полюбила и не могла на крошек насмотреться. Отца же визг их скоро в гнев привел. Дочь с мужем-псом, с ее детьми-щенками — Всех он отвез на остров отдаленный, но псу за мясом плыть домой велел. Короткое так продолжалось время, устал отец нести и это бремя. Однажды пес приплыл за мясом вновь; наполнил полмешка отец камнями, а сверху мясом их чуть-чуть прикрыл. Пошел на дно пес, громко, по-собачьи, причитывая о своей семье. На острове же поселился голод: отец лишь поначалу ежедневно возил немного мяса, но потом кормить не захотел семью большую: «Вас много, накормить всех не могу я!» Дочь гневом вспыхнула от слов отца и отомстила за убийство мужа: созвав детей голодных, отдала им своего отца на растерзанье. В отчаянье она: как дальше жить? Быть может, где-то ждет детей спасенье… Два каяка для них смогла построить, использовав подошвы от сапог. Вот с севера пришел на помощь ветер, и, плача, мать кричит: «Плывите, дети, вас где-то примет лучшая земля, вы жизнь построить сможете иную». Прижав к себе оставшихся детей, в слезах она от моря отвернулась. Каяк был первый вынесен волной — и племя выросло индейцев смелых. Спаслися предки всех народов белых, когда к земле пристал каяк второй. От тех, что не смогли покинуть остров, произошел род древний — эскимосов.

7. Человек роптал и наказан был

В те времена и у вещей была душа; вселялись духи в них и вещи оживали. Так, говорят, на землю ниспадал огонь, и свежий, рыхлый снег светился, пламенея. Могли мгновенно сочным мясом обрастать нередко даже кости съеденных оленей. Тогда владели люди силою волшебной и неразлучен с духами был человек. Лопата независимо врезалась в снег; Гарпун сам в море метко поражал тюленей, и даже дом, поднявшись над землей, вослед летел, когда пускались люди в новый край охоты. На шум летающих домов не раз роптал один лишь человек, как говорит преданье. Но услыхали духи жалобы его; и потому с тех пор, как людям в наказанье, дома летать уже не могут над землей и люди вновь и вновь должны дом строить свой. Все вещи на санях должны теперь везти и навсегда волшебной силы лишены.

8. Покинутый духами, человек познал одиночество

Но духи еще не совсем человека покинули. Не видя их, знал он, что ими всегда окружен. В лесу, на охоте иль дома в знакомом селении неслышно орудовал духов народ Ижеркан. И знал человек: коль сама рядом хижина строится, то тут же народ Ижеркан, как все люди, живет. Хоть этот народ обладал тайной силой волшебною, с людьми торговал он, людей к себе в дом приглашал. И духи соседями людям всегда были добрыми. Не знал одиночества, счастливо жил человек. Но возненавидел один их: с речами он злобными обрушился раз на невинный народ Ижеркан: «Кто просит их иглу свои строить в нашем селении. Зачем они вечно за нами идут по пятам?» Ножом своим воздух вокруг рассекая, он вырезать пытался невидимых духов народ Ижеркан. Хоть стона не слышал никто; но на снег окровавленный уставились в ужасе люди, по крови узнав, что ранены духи, соседи людей безобидные. С той самой поры Ижеркан, так преданье гласит, ушел от людей. Никогда больше люди не видели, чтоб строились иглу волшебною силой вокруг. И люди остались одни оттого, что обидели Народ Ижеркан, что всегда человека был искренний друг.

9. Человек посеял зло (Агдлак)

Злых духов не было тогда на всей земле, и человек не знал о силе зла вначале. Он сам их породил, он сам посеял зло — об этом говорит старинное преданье. Когда-то жил отец двух юных дочерей. Лишь меньшую из них без меры обожал он; а дочку старшую так сильно невзлюбил, что раз избавиться совсем пришел к решенью. Построив иглу, он сердито поволок дочь старшую, не тронутый слезами и криками ее; тяжелым блоком снежным вход заложив, он на смерть дочь обрек. А младшей дочери он приказал с угрозой к закрытой хижине совсем не подходить. Но дочь ослушалась: к сестре своей любви и жалости полна, ей пищу выносила. Через отверстие в стене она тюленье бросала мясо, чтоб не дать ей умереть и так спасла ей жизнь. Но говорит преданье, что раз из хижины ей крикнула сестра: «Я чувствую, теперь что становлюсь другою, как будто бы вся шерстью обросла. Не надо приносить мне больше в иглу мяса Сестра в слезах в ответ: «Нет, нет, ты жить должна.» Но вот отец открыл, что вопреки приказу через отверстие в стене сестру кормила дочь. «Не смей ее кормить, пусть в хижине умрет!» — так на любимицу обрушился он с гневом! Но молча дочь его, сестру свою любя делила мясо с ней, сама недоедая. Но раз отпрянула, сестру не узнавая, через отверстие лишь на нее взглянув. Всё шерстью обросло сестры несчастной тело и стала обликом она совсем другой. Но прежним голосом сестру она просила: «Оставь селение, уйду и я потом. Вот эти колышки возьми, сестра, с собою; и помни, что по ним тебя узнаю я. Как Агдлак выйду я из иглу на свободу.» Случилось, что отец решил уйти с семьей, чтоб дочь-любимица сестру свою забыла. Пожитки все свои на сани погрузил и с женой и дочерью оставил он село. Вот тут из хижины, закрытой блоком снежным, дочь-Агдлак вырвалась и вслед им понеслась. Сестра, вкруг колышки по снегу разбросав, погоню чувствуя, в сугроб лицом зарылась. И меньшую сестру лишь Агдлак пощадил. Отца и мать догнав, им мстя за все страданья, он на куски порвал. Вот так зло породил сам человек. От зла погиб он, по преданью.