Январские ночи
Шрифт:
— Чего плачете? — продолжала она. — Ильич не любил уныния, стыдно, товарищи. Большевики — народ закаленный.
Она долго рассуждала о том, что надо быть сильнее и бодрее, и Землячка запомнила эту женщину, запомнила, как пыталась она вдохнуть в окружающих бодрость.
А народ все шел и шел, очередь медленно продвигалась, и Землячка двигалась вместе со всеми, хотя могла бы пройти в Дом союзов по пропуску.
Какой-то мужичонка в овчинном полушубке, здорово, должно быть, перемерзший, — он все подпрыгивал и тер лицо руками в шерстяных варежках — шел
— Товарищи, — услышала Землячка, когда он поравнялся с ней. — Может, возьмете в компанию? Всех просю, и до того все безжалостные…
Он поправил на голове овчинную шапку и вопросительно помолчал, но в очереди тоже молчали, и мужик в который уже раз отбежал к ближнему костру.
— Холодные люди, — пожаловался он неизвестно кому. — Никакого сознания.
Возле костра стоял красноармеец.
— Постой, постой, отец, — обратился он к мужику. — Да ты никак и вчера здесь всю ночь болтался?
— Именно верно, — подтвердил мужик. — Были мы и вчерась, и позавчерась, и завтра придем…
— А что, вчера не допустили? — посочувствовал красноармеец.
— Зачем — не допустили? — обиделся мужик. — Вполне допустили, только доступу одна минута, а в одну минуту все в сердце не вместишь.
— Так несправедливо же, отец, — возразил красноармеец. — Проститься всем хочется, а ты будешь тут по десять раз…
Вокруг мужика уже столпились, прислушивались к разговору.
— Это мы понимаем, — тут же согласился мужик. — Только у меня особый случай.
— Какой такой особый? — спросил кто-то из толпы. — Такой же, как у всех.
— А вот и не такой, — обиделся мужик. — Вам он — правитель, радетель за вас, а мне товарищ Ленин личный знакомый.
Он снял варежки и протянул к костру руки, вспышка огня окрасила его полушубок в оранжевый цвет, и окружающие еще ближе подошли к мужику.
— А вы не смейтесь, потому как я в самом деле знакомый Ленину, — настойчиво повторил мужик, с охотой принимаясь рассказывать и как бы хвастаясь даже своим рассказом. — Три года назад из Брянска я приезжал насчет общественной мельницы. Ходил, ходил… Все как есть бесполезно. Ну, а у меня сын на фабрике у Бромлея работает. Вы, говорит, папаша, не отчаивайтесь. У нас через два дня в районе собрание, на том собрании будет товарищ Ленин, и не иначе, как надо вам, папаша, с ним там повстречаться.
Мужик принялся рассказывать, как он попал на собрание. Провел его сын, никаких строгостей при входе не было. Стал он у двери, через которую прошел Ленин, и ждал, когда Ленин пойдет обратно. «Товарищ Ульянов-Ленин, — кинулся ему наперерез, — послухайте, что скажу, потому как прислали меня мужики насчет общественной мельницы». И Ленин остановился, подал руку. «С превеликим моим удовольствием, — сказал, — особливо, ежели вы по общественному делу». Повел Ленин мужика в какую-то комнату, и вот в прокуренной комнатушке заводского клуба состоялся самый важный для мужика разговор. Ленин посмотрел бумаги, оставил у себя и долго еще беседовал, все выспрашивал, как живет
— Какое письмо, насчет мельницы?
— Да не насчет мельницы, а насчет меня, насчет мельницы он свою указанию опосля прислал, — внушительно пояснил мужик. — Написал личное мне письмо, касаемо личного моего положения.
— Какого же положения?
— А моего, — опять повторил мужик и снисходительно посмотрел на слушателей.
— А что еще за личное дело было у тебя к Ленину?
— А не было никакого дела, — сказал мужик, — только он сам его нашел и написал записку, и я тую записку теперь завсегда ношу при себе.
— А ну покажь, покажь…
Мужик полез в карман, достал кисет, где давно уже не было табаку, а лежали немудрящие мужицкие бумаги, среди которых и находился заветный листок.
Это действительно была подлинная ленинская записка, написанная на бланке Председателя Совнаркома:
"В упр. д. Т-щи,
надо устроить ему
сапоги.
В. Ленин".
— Ну и как, устроили тебе сапоги? — спросил кто-то из очереди.
— Хитрый! — Мужик лукаво прищурился. — Ежели б устроили, забрали бы у меня письмо, сапогами не пробросаешься, взяли бы письмо для отчета. Сапоги мы уж как-нибудь сами справим, а ленинскую эту посланию я всю жизнь хранить буду и детям своим завещаю хранить.
И тут мужик вошел вместе со всеми в подъезд Дома союзов, а Землячка подумала, что она тоже сохранила бы такую записку, от нее исходило то великое тепло, которое ощущали все, кто хоть раз соприкоснулся с Лениным.
Землячка поднимается вместе со всеми по мраморной лестнице.
Глубокая ночь…
А народ идет и идет, нет конца человеческому потоку.
Белый Колонный зал. Сияют люстры. Красные и черные полотнища. Колышатся листья пальм. Бесчисленные венки. Оркестр играет Вагнера, чью музыку так любил Владимир Ильич.
На возвышении, в открытом гробу — Ленин.
У изголовья застыли Надежда Константиновна и Мария Ильинична.
В почетном карауле — незнакомые люди. Мужчины в поношенных пиджаках, женщины в стареньких кофточках…
Землячка всматривается в их лица. Нет, она их не знает. И знает. Это все те же люди, что стоят в бесконечной очереди к Дому союзов.
Коренастый широкоплечий Желтов, который следит за порядком в зале, вчера говорил:
— Мы отменили почетный караул для членов ВЦИКа и других ответственных товарищей. Заменили их рядовыми рабочими с фабрик и крестьянами из прибывших делегаций. Мы чаще видели Ильича, чем эти люди.
Землячка невольно замедляет шаг. На сердце тяжесть…
Впереди идет женщина в сером полушалке, которая требовала на улице, чтобы никто не предавался унынию.
Она идет еще медленнее, чем Землячка. Еле переступает. Вот поравнялась с возвышением и… медленно опускается на пол, теряет сознание.