Январские ночи
Шрифт:
Все последние дни Землячка особенно нервничала, она знала, что ее откомандировывают, Сокольников и Смилга добились своего, приказ есть приказ, приходилось подчиниться, и некому было сказать, с каким чувством острого сожаления покидает Землячка армию.
Шел восьмой час вечера, закат еще догорал, и августовский вечер дышал солнечным зноем. Землячка только что вернулась со станции. Политработники обнаружили на элеваторе большое количество зерна. Не оставлять же его деникинцам! Пришлось направить на станцию батальон пехоты, чтобы грузить
Землячка вошла в учительскую и распахнула окно. Пахло полынью, хлебом, пылью, доносились женские голоса, в палисаднике кто-то тренькал на балалайке, ничто не напоминало о войне.
В комнату без стука вошел Саша Якимов.
Он попал в армию по комсомольской мобилизации, хрупкий, нежный, розовощекий, хорошо, если ему было семнадцать лет, и Землячка пожалела его, оставила при политотделе, хотя сам он просил отправить его на передовую; в политотделе он был и писарем, и завхозом, и караульную службу нес наравне с другими красноармейцами.
— Ужинать будете, Розалия Самойловна? — спросил Саша и поставил на стол крынку с молоком.
Землячка до того устала, что не хотелось ни есть, ни разговаривать.
— Ты иди, иди, Саша, — отпустила она его, садясь на диван. — Спасибо. Я потом…
Лучше всего попытаться заснуть, забыться хоть на час-другой, но ей не до сна, не могла она примириться с тем, что ее отзывают из армии. Тут не в самолюбии дело — она сознавала, что нужна армии, что ее место на фронте, сознание этого не давало ей покоя… Надо писать, настаивать, требовать.
К кому она могла обратиться? Существовал лишь один адрес, только Центральному Комитету партии могла она сказать все, как есть.
Землячка села за стол, придвинула чернильницу, взяла ручку и принялась выкладывать на бумаге все, что знала о горестном и мужественном пути Восьмой армии.
Вспоминала и писала, задумывалась и писала, негодовала и писала…
И в тот момент, когда она принялась писать о перебоях в снабжении армии обмундированием, о том, как из армии отозвали старого большевика Сапожникова и прислали на его место болтуна и хвастуна Кранца, в дверь постучали, и перед Землячкой появился Кранц.
Легок на помине!
— Разрешите, товарищ начальник политотдела?
Как всегда подтянутый, в неизменном кожаном обмундировании: и фуражка, и куртка, и галифе, и сапоги — все сшито из мягкого отличного хрома, тщательно выбритый, он, вероятно, считает себя неотразимым.
— Откуда вы? — удивилась Землячка. — По-моему, вы должны эвакуировать Воронеж?
— Так точно, эвакуация идет полным ходом, — заверил ее Кранц. — Но я к вам.
— Ко мне?
— Лично к вам, — Кранц помедлил и прочувствованно произнес: — Розалия Самойловна!
Землячка прищурилась, она не любила, когда к ней обращались по имени-отчеству, это разрешалось только самым близким помощникам.
— Садитесь, — пригласила она своего посетителя и подчеркнуто официально сказала: — Не отвлекайтесь,
Но он медлил, почему-то медлил начать разговор, ради которого явился.
— Не знаю, известно ли вам, но в штабе фронта подготовлен приказ о моем снятии, — решился он наконец высказаться. — Я бьюсь как рыба об лед, а на меня вешают всех собак.
Так вот с чем он пришел!
— Но ведь со снабжением у нас…
— Что со снабжением? — перебил ее Кранц. — Я одеваю, я обуваю, я всех кормлю, но никто этого не замечает!
— Вы одеваете командный состав, Кранц, — сухо возразила Землячка. — А следовало бы подумать о красноармейцах.
— Но зачем приказ? Все можно исправить!
— Подождите, Кранц, — остановила его Землячка. — Это я просила отстранить вас от работы.
Он не мог этого не знать. Землячка не раз жаловалась на Кранца, однако он делает вид, что ему об этом не известно.
— Вы же для всех нас в армии, как родная мать, — жалобно протянул Кранц. — Стоит вам замолвить слово, и все образуется.
Землячка это великолепно знает, у него в штабе фронта достаточно дружков — тому устроил куртку, тому сапоги, и достаточно Землячке пожалеть бездельника, как с помощью дружков он сухим выйдет из воды.
— Вас судить, судить надо, Кранц, — неумолимо произносит Землячка. — А вы хотите, чтобы вам было по-прежнему доверено снабжение армии.
— Дайте мне любое поручение, проверьте меня! — восклицает Кранц. — Вы увидите, на что я способен…
Землячка уже знает, на что способен Кранц, и ей совсем не хочется торговаться с этим навязчивым субъектом.
На выручку ей приходит непредвиденный случай.
За окном — хор детских голосов:
Дети, в школу собирайтесь,
Петушок пропел давно,
Попроворней одевайтесь,
Смотрит солнышко в окно!
— Это еще что такое? — удивляется Землячка, высовываясь из окна.
На дороге перед школой стоят, дружно взявшись за руки, выстроенные попарно дети и знай себе поют, ни на что не обращая внимания. Все мал мала меньше, все одеты в серые холщовые костюмчики, и все, по-видимому, чувствуют себя весьма непринужденно.
Очень уж необычно появление этих детей в такое время на улице прифронтового поселка.
Дети же продолжают петь:
Человек, и зверь, и пташка,
Все берутся за дела,
С ношей тащится букашка,
За медком летит пчела…
За дверью слышно низкое цыганское контральто:
— Лишние церемонии ни к чему, цыпа моя…
Дверь распахивается и в комнату вплывает низенькая толстая женщина с багровым лицом и в длинном пальто, перешитом из солдатской шинели.