Янычар и Мадина
Шрифт:
Янычар готов был пересчитать все звезды на небе, лишь бы в глазах очнувшейся и увидевшей его черкешенки не было ненависти, так поразившей его в прошлый раз. Еще никогда прежде Мансур не испытывал чувств, в плену которых ему бы хотелось сгореть дотла. Ему не было страшно, потому что он знал, как велика и сладостна будет награда. Если Аллах совершит еще одно чудо. Если свершится невозможное.
Мансур осторожно поднял девушку на руки и, напрягая все силы, побежал наверх, в город. Нужно было как можно скорее отнести ее в тепло, переодеть, согреть и уложить в постель. Янычар забыл обо всем, даже о том, что ему давным-давно пора возвращаться в казарму. Внутренним взором он видел сияние звезды, перед которой меркло все на свете.
Не подумал он и о том, где
Стамбул просыпался. Тянувшиеся по земле тени были легки и прозрачны, по небу разливались нежные краски зари. Они красили в розовый цвет стены и купола дворцов, золотили верхушки минаретов, с балконов которых раздавался заунывный, завораживающий душу призыв муэдзинов. [21]
Когда время молитвы прошло, улицы начали оживать: появились верховые, принялись раскладывать свой товар лавочники, тащившие огромные заплечные корзины сейяры [22] оглашали квартал громкими криками, привычно суетились разносчики молока и йогуртов, [23] водовозы везли на своих осликах наполненные водой меха. На волнах залива величаво покачивались опутанные канатами, сияющие ярко начищенной медью и белоснежными парусами корабли.
21
Муэдзин – служащий мечети, призывающий с минарета мусульман на молитву.
22
Сейяр – бродячий торговец. Обычно сейяры торговали овощами и фруктами.
23
Йогурт – традиционное турецкое кушанье. Приготовлялось на основе свернувшегося молока коров, буйволиц, овец и коз.
Мансур пропустил утреннюю молитву, но его не мучила совесть. Его терзал страх от мысли, что он опоздает и не успеет оказать девушке необходимую помощь. В том, что эта помощь необходима, молодой человек не сомневался: тело черкешенки заледенело, и она едва дышала.
Янычар вломился в первый же дом, сопровождая свое появление лихорадочными и сбивчивыми объяснениями. Напутанные хозяева, сапожник и его семья, поняли, что лучше подчиниться требованиям воина. Мансур не пожелал, чтобы девушку унесли на женскую половину дома, он хотел быть с ней, и потому черкешенку уложили в беседке. Мансур без колебаний снял с девушки мокрую, изорванную одежду и тут же заскрипел зубами – не оттого что его сразил вид ее прелестей: тело черкешенки было покрыто синяками и ссадинами, запястья и щиколотки изрезаны веревками.
Жена сапожника красноречивым взглядом попросила Мансура выйти, после чего растерла руки и ноги Мадины смоченным в горячей воде полотенцем, а когда девушка, наконец, пришла в себя, напоила ее теплым молоком и смазала раны целебной мазью.
– Кто это сделал? – Спросил сапожник, нервно теребя жидкую бородку.
– Не знаю, – твердо произнес Мансур. – Какие-то люди бросили ее в воду. Я увидел это, вытащил девушку и принес к вам. Прошу вас ненадолго оставить ее у себя.
Мужчина медлил. На девушке была дорогая одежда; может статься, что эта несчастная – неверная жена какого-нибудь важного человека, который имел право ее наказать. В то же время сапожник боялся гнева янычара, в синих, как море, глазах которого ему почудилась искорка безумства.
– Мы бедные люди, и нас некому защитить, – с нерешительной улыбкой промолвил сапожник.
– Я хорошо заплачу. Мне нужно найти жилье, а потом я заберу девушку.
Мансур был рад тому, что кожаный мешочек с деньгами остался при нем, что его не ограбили, когда он в беспамятстве валялся на берегу.
Ему позволили войти в беседку. По каменному полу брызгами рассыпались солнечные блики, в светящемся воздухе парили пылинки. Девушка лежала, бессильно вытянув руки вдоль тела, укрытая
Она произнесла тихим голосом, полным горячего волнения и острой тоски:
– Где Ильяс?
Мансур вмиг почувствовал, как сердце кольнула ревность.
– Кто это?
– Мой сын.
Только тут он вспомнил о ребенке.
– Не знаю. Его не было с тобой.
– Да. Ильяс остался там, в доме того ужасного человека, которого я чуть не убила.
Мансур вздрогнул, подумав о кинжале, который вложил в ее руку.
– Попытайся спасти его. – Голос черкешенки звучал почти умоляюще. В ее глазах не было ненависти, только бездонная печаль. – Принеси его мне. Без Ильяса мне не жить!
Янычар вскочил.
– Я сейчас же пойду туда! – Он не решился ничего добавить и только спросил: – Как тебя зовут?
Ему не терпелось узнать ее имя, ощутить его вкус.
– Мадина.
Мадина! Оно показалось Мансуру горько-сладким, жгучим, как дикий мед.
Янычар оставил девушку в доме сапожника и помчался по улицам.
Ветер был сухим и горячим, он струился ровным потоком, не обжигал, но ошеломлял, как ошеломляет внезапно обретенная свобода. Улицы ослепляли белизной, кое-где из-за каменных оград вздымались пышные кроны деревьев.
Мансур на удивление легко нашел дом эмина и около часа слонялся вокруг, ожидая, не появится ли кто-то из слуг. Наконец из ворот выскользнула девушка, по виду служанка, босая, в полотняной рубашке и штанах. Она быстро шла по улице, неся в руках большую, накрытую тряпкой корзину. Мансур догнал ее и заставил остановиться. Девушка испуганно вскрикнула и выронила корзину. Оттуда раздался жалобный плач.
Мансур откинул тряпку и вскричал, как безумный:
– Чей это ребенок? Черкешенки?! Отдай его мне! Служанка ничего не ответила и бросилась бежать. Мансур не стал ее преследовать. Он был уверен в том, что не ошибся. Второй раз подряд его желания исполнялись самым чудесным образом. И не важно, что вслед за этим судьба все настойчивее вовлекала его в свои сети, отрезая пути к отступлению. Мансур склонился над мальчиком. Черные глаза и волосы, шелковистая смуглая кожа. Ребенок смешно кривил крошечный ротик, сжимал и разжимал кулачки. Он казался маленьким и беспомощным и вместе с тем по-своему живучим и сильным.
Ровно час назад надрывный плач ребенка разбудил и переполошил весь дом. Эмин приподнялся на постели и яростным шепотом приказал положить младенца в корзину, отнести на рынок и оставить там возле какой-нибудь лавки.
«Почему этот мальчик так дорог Мадине? Не потому ли, что она родила его от человека, которого любит?» – думал Мансур, пытаясь взглянуть правде в глаза. Внезапно янычару пришла в голову мысль о том, что бы он почувствовал, если бы Мадина произвела на свет его сына? Мансур понял, что слепо завидует счастливому незнакомцу, и ясно увидел, для чего и как ему, воину янычарского корпуса, преданному рабу султана, на самом деле хотелось бы жить. Ему хотелось любить Мадину и иметь от нее детей, он желал любить ее и быть любимым ею, безудержно, страстно, вечно. То была истина его души и откровение сердца.
Безжалостный солнечный свет окрашивал склоны холмов в цвет львиноитривы. Домики с плоскими крышами нависали друг над другом – казалось, они вот-вот скатятся вниз, к ярко-синему морю. Раскидистые деревья шумели и волновались над головой, душистый смоляной аромат кипарисов и туй был острым и горячим, от раскаленных камней мостовой исходил жар.
Мансур бежал вниз по улице, прижимая корзину к груди, по его телу струился пот, непокрытую голову напекло солнцем. Он чувствовал, как в сердце входит трепетная, горячая, как живая кровь, радость. Янычар летел как на крыльях, он был уверен в том, что теперь сердце Мадины наполнится если не любовью, то благодарностью и прощением.