Япония, японцы и японоведы
Шрифт:
Когда же летом 1973 года я вернулся из Нью-Йорка в Москву, то редакция "Правды" подтвердила, что прежняя договоренность остается в силе. Только тогда поставил я в известность Б. Г. Гафурова о принятом мной решении. Видимо, ему это решение не очень понравилось, но осложнять из-за меня отношения с Зимяниным он не стал, и в результате при взаимном согласии дирекции института и "Правды" мои дела "пошли наверх", то есть в секретариат ЦК КПСС. А спустя месяц-полтора состоялось решение секретариата, в соответствии с которым я снова становился собственным корреспондентом "Правды" в Японии. Так состоялся еще один крутой поворот в моей японовеческой карьере.
В сентябре 1973 года я сложил с себя обязанности заведующего отделом Японии, заодно
Часть IV
ЖУРНАЛИСТСКАЯ РАБОТА В ЯПОНИИ
В БРЕЖНЕВСКИЕ ВРЕМЕНА
(1973-1979)
Глава 1
РАЗЛИЧНЫЕ АСПЕКТЫ
СОВЕТСКО-ЯПОНСКИХ ОТНОШЕНИЙ
СКВОЗЬ ПРИЗМУ ЛИЧНЫХ НАБЛЮДЕНИЙ
О соотечественниках, проживавших
в Японии и приезжавших туда
в середине 70-х годов
Больших перемен в работе редакции "Правды" я не почувствовал, да и работники газеты уже не относились ко мне как к новичку: со многими из журналистов международного отдела я был знаком со времени моей первой командировки. Недели три спустя после моего зачисления в штат редакции, получив японскую визу, я вместе с семьей прямым рейсом "Аэрофлота" вылетел в Токио. Вместе со мной летели тогда жена Инесса Семеновна, восьмилетняя дочь Светлана и сын-студент Михаил, взявший на год академический отпуск.
Поездка в Японию оказалась куда более легкой, чем в прежние времена, когда приходилось добираться до Японии кружным путем либо через Европу, либо через Индию. Беспосадочный перелет из Москвы в Токио занял всего лишь одну ночь, и где-то часов в 10-11 утра по токийскому времени мы приземлились все на том же аэродроме Ханэда, на котором в 1957 году я впервые ощутил под ногами японскую землю.
Там меня и семью встречали двое соотечественников; в их числе был мой старый друг, заведующий токийским корпунктом ТАСС Виктор Зацепин - тот самый, который 15 лет назад встречал меня на том же аэродроме при первом прилете в Японию. Другим встречавшим был Саша Фрадкин - заведующий отделением агентства печати "Новости". Вместе с ними встречал нас еще не знакомый мне секретарь-референт корпункта "Правды" в Токио японский гражданин Накагава Кэнъити - сравнительно молодой человек, свободно говоривший по-русски.
Все вместе на двух машинах мы прибыли в корреспондентский пункт "Правды", находившийся теперь несколько дальше от советского посольства, чем прежний корпункт, минутах в 20-30 ходьбы,- на той же, что и наше посольство улице, в квартале Акасака Хаттёмэ.
Теперь корпункт "Правды" был не дом-особняк, как прежде. Он находился в шестиэтажном здании, одна из четырехкомнатных квартир которого использовалась и под служебные и под жилые помещения. Здание называлось по-японски Аояма Дайити маншен и считалось по тем временам весьма престижным, многоквартирным домом, предназначенным для состоятельных людей. Первый этаж этого дома занимал нарядный вестибюль с помещениями для работников администрации и дежурных вахтеров. Чтобы попасть в помещение корпункта "Правды", находившееся на третьем этаже, надо было пройти в глубь вестибюля и затем подняться либо на лифте, либо по лестнице. Рядом с корпунктом на одной и той же лестничной площадке находилась еще одна квартира, в которой жил тогда какой-то американский бизнесмен.
Мой предшественник Аскольд Бирюков, как я быстро убедился, облюбовав "Аояма Дайити маншен", сделал очень удачный выбор. Корпункт "Правды" оказался, пожалуй, в одном из удобнейших для корреспондентской работы районов Токио. В десяти минутах езды от него находилось здание японского парламента, а в пятнадцати минутах - корпуса основных правительственных министерств и ведомств. Почти на равном расстоянии в двадцати минутах езды находились три самых оживленных торговых и увеселительных квартала японской столицы: Гиндза, Синдзюку и Сибуя. Напротив здания корпункта на противоположной стороне широкой улицы Аояма Дори в тенистом парке за каменными стенами был расположен дворец наследного принца, охранявшийся денно и нощно полицией.
Удачной оказалась и внутренняя планировка помещения корпункта. Свой рабочий стол с телефоном, книжный шкаф и сейф, как и мой предшественник, я поставил в самой маленькой из четырех комнат вдали от входной двери - рядом со спальной комнатой. А две комнаты у входа остались предназначенными для служебных целей: в одной из них находились столы японских работников корпункта: секретаря-референта и шофера, а другая, самая большая, стала гостиной, предназначенной для приема посетителей. Там находились диван, кресла, сервант и телевизор. Хозяйственная хватка Бирюкова проявилась и в том, что стоянку для машины корпункта он заполучил у администрации дома рядом с выходом во двор под бетонным навесом, что позволяло владельцу корпункта садиться в машину не опасаясь дождя.
Помощники-японцы были у меня новые: и секретарь-референт, и шофер. Их взял на работу еще Всеволод Овчинников. О секретаре Накагава Кэнъити мне предстоит писать еще не раз. Тогда он мне понравился: молодой, расторопный, предусмотрительный. Будучи выпускником Московского университета дружбы народов им. Патриса Лумумбы, Накагава не только хорошо владел русским языком, но и ясно представлял себе духовный мир и бытовые потребности наших людей, как и те политические установки, с которыми они приезжали в Японию. В ходе предшествовавшей работы с Овчинниковым и Бирюковым он вполне усвоил, какие стороны общественной жизни Японии интересовали корреспондентов "Правды" прежде всего. Такой навык был очень важен и при ежедневном просмотре японских газет, и при подборе тех авторитетных японских деятелей, к которым следовало обращаться с просьбами об интервью в случае каких-либо чрезвычайных событий. Выполнял Накагава-сан свою работу оперативно и добросовестно. Поначалу его взгляды на ход международных событий вроде бы совпадали с моими. А что касается деятельности компартии Японии, которой он как будто сочувствовал, то я старался избегать разговоров с ним на эту тему.
Понравился мне и новый шофер корпункта благообразный семидесятилетний старик Айко-сан (имени не помню). Находясь в дневные часы в помещении корпункта, он старался не сидеть сложа руки: то наводил блеск на капоте машины, то занимался уборкой помещения, то помогал Накагаве резать газеты и делать досье из газетных вырезок. Сын Айко-сана, как я с удивлением узнал, был президентом какой-то небольшой фирмы и не раз предлагал отцу уйти на покой и жить на его средства. Но такая зависимая жизнь, как объяснил мне Айко-сан, не отвечала его убеждениям и морали. Правда, спустя год-полтора после скоропостижной кончины своей любимой жены-старушки Айко-сан потерял интерес ко всему, загрустил, заболел и попросил освободить его от работы. После этого мне пришлось принять на работу другого японца-пенсионера Накадзаву, который и выполнял шоферские обязанности на протяжении всего моего тогдашнего пребывания в Японии.
Моими коллегами по журналистской работе в Токио стали в те годы отчасти уже знакомые мне люди. О Викторе Зацепине, бывшем моряке торгового флота, потом выпускнике Московского института востоковедения, а потом бессменном работнике ТАСС, я уже упомянул. В те годы среди корреспондентов по длительности пребывания в Японии его можно было считать ветераном номер один. С ним еще с конца 50-х годов у меня сохранились добрые доверительные отношения: совпадали наши взгляды и на обстановку в Японии, и на различные политические проблемы в нашей стране, и, в частности, на косность кремлевского руководства в подходах к решению конкретных вопросов советско-японских отношений. С другими тассовскими корреспондентами мои контакты были довольно ограниченными, за исключением лишь Михаила Демченко, с которым мы раза два совершали совместные поездки в отдаленные районы Японии.