Ярлык Великого Хана
Шрифт:
На площади вновь разгорелась жаркая схватка. В воздухе мелькали сабли и колья, слышался звук глухих ударов, топот ног и рев озверелых людей. Посадские пустили в дело косы, и лошади дружинников падали одна за другой, с подрезанными ногами. Невозмутимый великан, недавно защищавший рябого, оторвав от ближайшего забора длинную жердь, вломился в самую гущу конников, круша направо и налево. Красноносый мужик, которому, благодаря вмешательству юродивого, вместо сотни плетей успели дать не больше десятка,– примостившись подле груды гончарных изделий, с завидной меткостью швырял в княжьих
Шабанов, почти не принимая непосредственного участия сражении, умело руководил действиями посадских людей, появляясь всюду, где их натиск начинал ослабевать. Благодаря этому перевес вскоре начал склоняться на их сторону. Голофеев, сваливший уже не одного противника, заметив, кой урон производит в его рядах великан с жердью, начал добиваться к нему. Улучив минуту, он уже замахнулся саблей, но в этот миг глиняный горшок, ловко пущенный красноносым, попал ему в голову и, разбившись о шлем, разлетелся в куски.
– Ото тебе за мою «сопатину», собачий воевода! – крикнул мужик,
Этот незначительный сам по себе случай имел, однако, для Голофеева скверные последствия: пока он поправлял шлем, от удара насунувшийся на глаза, один из посадских успел пропороть ему рогатиной ногу, у самого бедра. Воевода усидел в седле и, превозмогая жестокую боль, несколько минут еще отбивался саблей от наседающих противников. Но чувствуя, что слабеет, и видя, что продолжать сопротивление бессмысленно, он приказал своим людям пробиваться в боковую улицу в отходить.
Напрягая последние силы и истекая кровью, он лично проследил, чтобы все раненые дружинники были подобраны, а потерявшие лошадей – пропущены вперед. И сам покинул площадь последним. Шабанов приказал никого не преследовать.
Глава 14
Той же зимы 6848(1340г) злыя коромольницы Брянци, сшедшеся вечей, убиша князя своего Глеба Святославичи, месяца декабря в шестой день, на память святого отца Николы. Бе же в то время в Дебрянске и митрополит Феогност и не возможе уняти их. Троицкая летопись
Разнеся по домам раненых и подобрав убитых, которых казалось семь человек, народ столпился вокруг боярского сына Шабанова.
– Ну, Дмитрий Романыч, а теперь чего делать станем? – спросил один из посадских. Видимо, он играл не последнюю роль в только что развернувшихся событиях, ибо голова его была обмотана грязной тряпицей, из-под которой еще сочилась кровь.
– Чего тут спрашивать! – крикнул другой.– Надобно подымать народ да идти на кремль! Али станем ждать, покеда нас всех изведут помалу?
– Тоже вякнул! А чаво ты с дрекольем исделаешь супротив эдаких стен да княжьих лучников?
– Может, чего и сделаем! Все лучше, нежели ожидать, поколе тебя схватят и вздернут!
– Коли до войны дойдет, не все вой встанут за князя. Есть немало таких, что на нашу сторону клонятся.
– Ну, как же! Видать, сегодня уже один на твою сторону склонился и тебе ухо стесал! Пожди теперя, покуда новое вырастет!
– В
– Али ты сдурел? Зимою в лесах мы враз с голоду да с холоду повыздыхаем, а князь как сидел в тепле да в сыте, так и будет сидеть!
– Эх, братцы, видать, нам только и осталось ходу, что из ворот да в воду!
Шабанов, дав людям накричаться, сделал знак, что хочет говорить. Крикунов начали толкать под бока, и вскоре на площади установилась относительная тишина.
– Мыслю я так,– негромко начал Шабанов. – Поелику Глеб Святославич народу не люб, его все одно силою сгонять придется. Сам он подобру не уйдет. Однако тут кто-то верно сказал: одним нам, посадским, идти с дрекольем против кремля и дружины – это, вестимо, не дело. И другую истину я тут слышал: войско не все пойдет за князем, ежели промеж нас учнется война. Коли мы разумно повернем дело, дабы не слыть ворами либо мятежниками,– может, у князя и вовсе немного будет защитников. Есть на Руси обычай: во дни смуты вече народное должно молвить свое слово, и что оно скажет,– тому в быть! Коли князь народу не люб, вече вольно ему от себя путь указать и призвать другого. Так не раз и не два на Руси бывало! И хотя под татарами мы сей обычай не часто вспоминаем,– силу свою он и доныне не потерял. А посему совет мой будет таков: нимало не медля созвать народное вече и пускай оно скажет свою волю!
– Истина! Золотые слова твои, Дмитрий Романыч! – закричали кругом.– Созвать ноне же вече! Что оно порешит, на том и станем все, как один человек!
– А где созывать-то его будем? – спросил кто-то.
– Как где? А вот здеся и созовем!
– А ежели князь о том сведает да велит дружинникам взять нас в сабли? Тут много не навечуешь!
– Не посмеет! Вече – энто право народное.
– А что ему право? Плевать он хотел! Ежели бы он право наше уважал, нешто бы мы его гнали из Брянска?
После долгих пререканий было решено собирать вече на площади, но в колокол при этом не бить, чтобы в кремле не догадались, в чем дело. Кроме того, Шабанов посоветовал, на всякий случай, загородить все улицы, идущие со стороны кремля, и приходить на сход, вооруженными кто чем может.
Пока бирючи (Бирюч – глашатай.) отправились в слободу и в ближайшие села скликать народ, оставшиеся принялись за работу. Через три часа входы со всех улиц, кроме одной, были завалены бревнами, камнями, глыбами льда и снегом. Площадь очистили от всего лишнего и посредине соорудили из бочек и досок помост для старшин.
Народ между тем подваливал со всех сторон, и вскоре вся площадь оказалась заполненной. На помост взошли земский и торговый старосты, Дмитрий Шабанов и еще несколько наиболее уважаемых лиц, имена которых выкрикивали из толпы. Посадский протопоп, отец Евтихий, долго отказывался от этой чести, не зная, как отнесется к тому владыка Исаакий, но в конце концов махнул рукой и тоже влез наверх.
Закричал бирюч, призывая всех к молчанию. Земский староста замахал шапкой и объявил вече открытым. Протопоп, сняв с себя наперсный крест, благословил старшин и толпу, после чего выступил вперед Шабанов и низко поклонился народу.