Ярлык Великого Хана
Шрифт:
Тихо и спокойно было в Карачевском княжестве. Кругом кипели удельно-поместные страсти, шла борьба честолюбий и алчности, князья воевали друг с другом, но этот весной край продолжал жить своею мирной жизнью, не ведая о том, что и его готова захлестнуть кровавая петля междоусобиц.
Менее всего помышлял о такой возможности князь Василий. Если вначале оп и опасался каких-либо враждебных действий со стороны своих удельных князей, то теперь, когда наиболее опасный момент благополучно миновал и все, как ему казалось, обтерпелись, он перестал о том думать.
С наступлением тепла он с головой ушел в дела управления
Он создал также несколько общин из новоселов, которым охотно предоставлял землю и оказывал щедрую помощь. Народу к нему приходило много, особенно из Смоленщины и из Брянщины, где смердам жилось хуже всего. В конце концов это переселение приняло столь широкие размеры, что Василий сам вынужден был ограничивать его, опасаясь осложнений с соседями.
Впрочем, самого беспокойного из них, князя Глеба Святославича, крепко связывали свои собственные заботы: последнее время он уже не покидал своего кремля, ибо теперь все население княжества вело с ним почти открытую войну. Придерживаясь своего первоначального решения, Василий в дела Брянска не вмешивался, но зорко следил за всем, что там происходит.
Однажды, возвратившись из дальней поездки и попарившись в бане, он сидел с Никитой в трапезной, когда ему доложили, что прибыл гонец из Козельска. Василий его принял тотчас и, узнав, что дядья приглашают его на семейный совет, нисколько не удивился. Подобные съезды князей карачевского дома и прежде бывали не раз, всегда способствуя укреплению доброго согласия между ними. Сейчас такая встреча была особенно нужной, ибо она могла окончательно рассеять тень недоброжелательности и недоверия князей друг к другу.
– Дяде моему, князю Титу Мстиславичу, поклон передай и скажи, что на двадцать третье июля в Козельск беспременно буду,– сказал он, отпуская гонца.
– Ну, вот и слава Богу,– промолвил он, когда они остались вдвоем с Никитой.– Я и без того в Козельск сбирался, а так оно еще в лучше выходит: по крайности, знаю уже, что прием мне будет оказан добрый, поелику они меня сами к себе зовут.
– Примут-то, может, и хорошо, а вот как проводят?
– А проводят еще лучше. Дабы в устройстве земли нашей они мне палок в колеса не совали, надобно наладить с ними добрый мир. На том съезде я их по шерстке поглажу, младшим сынам их выделю приличные вотчины,– глядишь, и уразумеют, что я им вовсе не ворог.
– Давай-то Бог,– с сомнением в голосе промолвил Никита.
– Ты что? Али опасение какое имеешь?
– Коли спрашиваешь, скажу: не нравится мне все это дело.
– Какое дело?
– Да вот этот семейный совет.
– Почто так?
– Не верю я, князь, твоим дядьям.
– Я и сам им не верил, думал, не пойдут добром под мою руку. Ан видишь,– смирились. Никто и слова вперекор не молвил, как принимал я большое княжение.
– Вот это и худо. Ежели бы они тогда заартачились, как того ожидать следовало, было бы все понятно. А так похоже, что затевали они что-то супротив тебя, да толи сговориться не успели, то ли не все у них готово было, когда преставился князь Паителей Мстпславич. И может статься,
затем, чтобы глаза отвести и тем временам свой подвох без помехи закончить.
– Блажишь ты, Никита! Ну, сам рассуди: что они теперь могут сделать, хоть бы и хотели? Коли думали княжение у меня оспаривать,– время у них упущено, я уж давно княжу. Ежели теперь удумали меня согнать,– сами знают, что руки коротки. Войска собрать они не могут без того, чтобы мы тотчас о том не сведали. Чего же бояться-то?
– Не знаю, Василей Пантелеич, а вот душа у меня не спокойна. Ведь когда по осени ездил я к ним гонцом, по всему было видно, что сговор они вели и что-то у них затевалось. Да и после того… Шестак-то сколько разов уже в Козельск мотался? И сейчас тоже он там садит.
– Пускай сидит. Здесь воздух чище будет.
– Оно так, да все же примечательно, что как раз в это время и гонца к тебе из Козельска прислали. Похоже, что перед этим снова они сговаривались.
– То вельми понятно: коли они меня на семейный совет зовут, как им было о том промеж собою не договориться?
– А Шестак здесь причем?
– Э, дался тебе Шестак! Он исстари друг Титу Мстиславичу.
– Вот эта дружба к добру и не приведет. Послушай совета моего, Василей Пантелеич: под каким-либо случаем отложи эту поездку в Козельск. Повременим малость да приглядимся. Может, и сведаем что в их замыслах.
– Еще чего! Коли мое слово им сказано, я его не порушу.
– Ну, тогда, по крайности, прихвати с собою сотен пять воев.
– Да ты, никак, рехнулся! На семейный совет с войском приду! После этого надо мною не только все родичи, а и дети малые потешаться станут. Выпейка лучше вот эту чарку, авось у тебя от головы оттянет!
– Эх, Васплей Пантелеич! Дай-то Бог, чтобы я ошибался, а не ты!
После этого разговора прошло больше месяца, но ничто не нарушало мирного течения жизни Карачевскои земли. Василий все это время был поглощен своими делами и по поводу предстоящей поездки нимало не тревожился, лишь изредка посмеиваясь над опасениями Никиты.
Видя, что это бесполезно, Никита их высказывав, вслух перестал, но недоброе предчувствие его не покидало. Он зорко присматривался ко всему окружающему, прислушивался к разговорам бояр и даже на свой собственный страх установил тайное наблюдение за Козельском, заслав туда пару надежных людей. Но все было совершенно спокойно, а ничего подозрительного заметить ему не удалось. Даже Шестак, за которым Никита следил особенно, бдительно, больше не покидал Карачева и ни с кем из посторонних людей не сносился.
Не удовлетворившись этим, Никита поделился своими опасениями с воеводой Алтуховым, в преданности которого Василию он не сомневался. Алтухов считал, что какой-либо злой умысел или западня тут весьма мало вероятны, но, внимательно выслушав все доводы Никиты,– все же согласился, что некоторые меры предосторожности принять следует, и притом втайне от Василия, чтобы не рисковать его запретом, в котором можно было не сомневаться.
Наконец приблизился день отъезда. Василий решил взять с собою, в качестве свиты, боярина Тютина, воеводу Алтухова, детей боярских Лукипа и Софонова и, разумеется, Никиту. Последнему было поручено также составить отряд из тридцати дружинников, для сопровождения.