Ярлык Великого Хана
Шрифт:
– Дозволь, княже, котя бы сотню взять,– снова попробовал настаивать Никита.
– Опять ты за свое! Уже было тебе не однажды сказано: не стану я людей смешить!
– Какой тут смех? Тебе, как великому князю, даже приличествует много людей при себе иметь.
– Бери тридцать человек, и разговор кончен! Скрипя сердцем Никита повиновался, но людей и коней для этой поездки подобрал с особой тщательностью. В состав конвоя вошли отборнейшие дружинники, в том числе Лаврушка, с которым Никита долго беседовал отдельно.
Утром двадцать второго июля все было готово к отъезду,
– Что с ним такое?– с неудовольствием спросил Василий.
– Должно, вчера, после бани, прохватило его ветром,– ответил Никита.– Поясницу свело, никак на коня сесть не может.
– Ладно, пускай вместо него живо сбирается второй воевода, Гринев!
Перед тем как выйти во двор, Василий, уже готовый путь, подумал вдруг, что, в связи с предстоящим назавтра крестоцелованием Тита Мствславяча, не мешает прихватить с собою духовную грамоту деда. Он быстро прошел в свою опочивальню и, подойдя к божнице, открыл кипарисовый ларец. Но он был пуст.
Не веря глазам, князь сунул в ларец руку, тщательно обшарил все углы, йотом поднял его и потряс над полом. Никаких сомнений не оставалось: духовная Мстислава Михайловича исчезла.
– Тишка!– крикнул Василий сдавленным от страшного гнева голосом. Постельничий, находившийся в соседней горнице, не замедлил появиться перед князем.
– Где грамота, что тут лежала?
– Но ведаю, пресветлый князь,– запинаясь ответил Тишка, побледневший при одном взгляде на пылающее бешенством лицо Василия.– Еще покойный родитель твой запретил мне к этому ларю касаться. Я никогда и близко до него не подходил.
– Позвать дворецкого!
Через минуту, в сопровождении Тишки, в опочивальню вошел взволнованный Федор Иванович, которому постельничий по дорого успел сообщить, в чем дело.
– Куда девалась грамота из этого ларца?– грозно спросил Василий.
– Не ведаю, батюшка князь,– ответил старик.– Я к ней николи не осмелился бы и притронуться.
– Все вы святые! – крикнул Василий.– А грамота сама, что ли, улетела?! Опричь меня, только вы двое сюда вхожи, ваш, стало быть, и ответ! Коли сей же миг не сыщется пропажа, обоим велю головы снять!
– В животах наших ты волен, княже,– с достоинством ответил Федор Иванович.– С детских лет и я, и Тихон служим твоему роду честно, и не чаяли мы дожить до того, что ты худое на нас помыслишь.
– Прости меня, старик,– несколько успокоившись, сказал Василий,– ни на тебя, ни на Тишку я и в мыслях не имел. Лишь о недогляде вашем речь моя была. И грамоту эту надобно сыскать чего бы то ни стояло. Как мыслишь
ты, кто мог совершить такое подлое дело?
– Ума не приложу, княже. Ведь не то что в опочивальню твою, а и в смежные горницы, окромя тебя да Никиту Гаврилыча, почитай, никто не заходит.
– Ну, о Никите Гаврилыче тут и разговору быть неможет! Припомните оба, не захаживал ли сюда еще кто?
– А ты, княже, когда в последний раз тую грамоту в руки брал?
– Невдолге после кончины батюшкиной,– немного подумав, ответил Василий,– так, должно, в половине ноября.
– Стало
В мозгу Василии молнией мелькнуло подозрение на князя Андрея: ведь это он пожелал целовать крест не в крестовой палате, а перед лицом Архангела, в опочивальне! Но вспомнив все обстоятельства дела, Василий тотчас отбросил эту мысль. В опочивальне было тогда много народа,– все вместе вошли и все вместе вышли, – Андрей Мстиславич один тут не оставался и в тот же час уехал. Да и зачем ему эта грамота, коли он по своей доброй воле крест поцеловал и его, Василия, право признал полностью и при многих свидетелях? Нет, это не он сделал!
– Я в тот день грамоты не вынимал,– ответил Василий,– и была ли она в ларце, не знаю. Может и прежде ее унесли. Припомните добро, не входил ли кто в опочивальню до того или после?
– В светлое Христово Воскресенье отец Аверкий захаживал, святой водой кропить,– подумав, сказал Федор Иванович.
– Ну, это не к делу! А не был ли еще кто?
– Воевода Алтухов, Семен Никитич, однова наведывался, тебя искать. Только в ту пору я сам был в опочивальне.
– Хотя бы и не был, на Алтухова помыслить нельзя. Значит, кто-то еще сюда лазил, и притом в тайности.
– Вспоминается мне,– нерешительно сказал Тишка,– кажись, невдавне до приезда князя Андрея Мстиславича, отлучился я как-то по нужде из опочивальни, а когда воротился,– в ту самую минуту оттедова боярин Шестак выходил.
– Шестак!-воскликнул Василий.– Что же ты сразу о том не сказал?
– Запамятовал я, всесветлын князь. Только вот сейчас, как стал думать, так и всплыло в памяти.
– А в руках у боярина в ту пору ты ничего не приметил?
– Ничего не было, батюшка, в том крест целовать готов!
– Ты хоть спросил его, что он в моей опочивальне делал?
– Спросил. Ответствовал, что тебя ищет.
– Покличь-ка сюда Никиту Гаврилыча!
Ташка бегом кинулся исполнять приказание и сейчас же возвратился в сопровождении Никиты, который ожидал на крыльце выхода князя.
– Никита,– сказал Василий,– сыщи немедля боярина Шсстака и приведи сюда! Да ежели он станет вилять либо упираться, бери его силой!
– Будет исполнено, княже, – ответил Никита и быстро вышел из горницы.
В ожидании Шестака Василий зашагал по опочивальне, снова наливаясь безудержным гневом. Что грамоту украл именно Шестак, у него не было теперь никаких сомнений. Шестак его ненавидел, он старался настроить против него удельных князей, он посылал к ним каких-то таинственных ночных гонцов. Зачем своровал он эту грамоту сейчас, когда Василий уже княжит,– о том надобно подумать… Не для того ли, чтобы потомков его лишить права на княжение? От такой гадины всего можно ждать! «Ну, погоди, козлиная борода, ты у меня еще пожалеешь, что на свет народился!»– подытожил он все эти мысли, как раз в тот момент, когда в опочивальню вошел боярин Шестак, довольно невежливо подталкиваемый сзади Никитой.