Ярмо Господне
Шрифт:
«Что есть старческий возраст человеческий в исчислении наших знаний и сил? Господи, спаси и сохрани наши души, яко мы суть люди Твоя…»
— Пойдемте, пожалуйста, Фил Олегыч. Мой «серафим» на проспекте, вон за теми камнями.
Вас куда сначала? Домой переодеться? Может, сразу к Насте в загородную резиденцию?
— Давай-ка прежде домой, Вань. Пожалуй, стоит глянуть на мой оконфузившийся асилум с другого боку.
Ох мне, дебита ностра…
— Не волнуйтесь, Фил Олегыч! Настя вас очень-очень ждала, как все наши, верила, что вы к
— Но валить предполагаемого одуревшего альтерона ты отправился в одиночку?
— Таковы мои непреложные прерогативы, сударь. Надеюсь, вы не против?
— Ни в коем разе, сын мой. Действуйте в соответствии с орденскими уставами и регламентациями…
«Ох мне сорок лет воздаяния! То ли корова, то ли бык языком банально слизали… М-да… с рыцарским предназначением не спорят, его стараются понять…»
В долгожданном обществе Филиппа радостному Ване непререкаемая инквизиторская должность, непреложные права и обязанности нисколько не прибавили ни солидности, ни формализма. Показывая дорогу между развалин, он бережно, но крепко поддерживал обожаемого учителя за локоть, словно боясь, что тот опять куда-нибудь канет в безвременье. И не переставал говорить:
— …Фил Олегыч, маленьким я очень скучал без вас, даже обижался, как если б вы меня нарочно одного бросили.
Ведь поначалу многие утверждали, будто бы вы из ареопага действительных тайных инквизиторов. Мол, сокровенный адепт сделал свое дело — выявил и упразднил трех апостатов-евгеников. Потом опять скрылся в тумане неизвестности. Тогда как настоящий Фил Ирнеев где-нибудь, как-нибудь живет с измененной памятью и внешностью. В ус не дует без прошлого среди секуляров, ни о чем таком орденском и харизматическом не догадывается.
Но я-то вас, Фил Олегыч, знаю с малого моего детства, лучше, чем кто-нибудь посторонний. И потому в эту ложь ни на йоту ни на «u» не поверил. Не могли вы просто так пропасть, бросив меня, Настю, Вику, Прасковью…
— Меч Святогор у тебя — наследие князя Василия Олсуфьева? — с горечью остановил его словоизлияния Филипп.
— Да, рыцарь, — нахмурился Ваня, — восемнадцать лет назад, к нашему общему прискорбию, рыцарь-адепт Василий пал смертью храбрых в схватке с двумя суккубами. Или сам пожелал себе красивой гибели, почувствовав старческую усталость от жизни.
Никто этого наверняка не знает. Но клинок он мне по-родственному как приемному сыну и зятю завещал.
— Прасковья — ваша харизматическая супруга, рыцарь? — счел нужным формально уточнить Филипп.
— Именно, отец Филипп. И другой женщины мне вот уже 35 лет не надо. Повенчались, когда мне исполнился двадцать один год. А до того она из меня мужчину сделала, обучала всему, наставляла в боевых искусствах.
Когда кривые слухи пустились распускать, как вас в подобии злобного безмозглого альтерона видели, я в ритуале объявил себя вашим харизматическим наследственным аколитом и пригрозил злопыхателям дуэлью. Мне как раз в то время восемнадцать минуло,
— Экую вы древность возродили, судари мои… Надо же, аколиты, будто в средневековье!
Откуда слушок злопыхательский, известно?
— Семейка Ковиваче усердствовала.
— Синьора Джованна Ковиваче расстаралась?
— Ну да, она самая. Я сначала ее внучка Фолько вызвал на ордалии по всей орденской форме. Потом и его бабушке чин чинарем суд Божий учинил, длинный змеиный язык укоротил в рукопашной схватке при свидетелях.
— Знать, аккуратно и стильно, приложил? Фирменным волновым Прасковьиным ударом?
— А то! Организовал ей на полный подгузник позорное выпадение внутренних женских органов, спереди и сзади…
«Силен Ванька мелкий! Да и называть его так нонче неприлично, ежели он крупнее меня удался и ростом повыше…
Инквизитор-коадьютор, патер ностер, не абы кто… В ментальном захвате ненавязчиво держит и бдит… Нарочито для меня маленького Ваньку валяет… Чтоб перестарку из прошлого полегче приноровиться к будущему…
Ладненько и понятненько… Будем соответствовать быстротекущему моменту, рационально и сверхрационально…»
— Пушка у тебя знатная, брат ты мой, выглядит благолепно. Но благочиние неказистое. Истинно сосуд скудельный и натюрморт несъедобный в экстерьере бывшей городской цивильности…
Мертвый городской пейзаж под консолями «серафима» даже в коротком полете от асилума до месторасположения старого дома навел на Филиппа некоторое уныние. В то время как поросшие сероватой зеленью развалины вовсе не показались ему живописной местностью.
— Почему оно здесь так, вы сами поймете, рыцарь Филипп, когда ознакомитесь с кратким компендиумом, который я для вас подготовил, — опять посерьезнел его собеседник. — Там уйма моих эйдетических гиперссылок на общий курс актуальной политической истории.
Одно слово — карбофаги. С них-то и начался вселенский переворот.
Мой округ — мои прифронтовые проблемы, рыцарь. Но на западе, в тылу, смею вас заверить, цивилизованности гораздо больше. Само собой естественно, коли брать тыловые районы поближе к столичному новому Берестью.
Да и здесь в старом Дожинске, — вы увидите, отец Филипп, — далеко не все разрушено. Много чего построено заново. Например, в государственных границах охранного периметра американской фактории или вокруг экстерриториальной штаб-миссии Объединенных благотворительных наций.
Что же касается моего личного теургического оружия, это — Филакс, импульсник модификации «рист-44», сравнительно новая разработка научно-исследовательского концерна под началом сквайра Виктории Ристальской…
Вика тоже очень надеялась, что вы к нам вернетесь, Фил Олегыч. Во где она обрадуется, как узнает! — Ваня вновь обратился к мальчишечьей роли.
— Знамо дело… — подыграл ему Филипп. — А скажи-ка ты мне, Иван, каков таков носимый боекомплект у твоего супер-пупер лазерного орудия?