Ярополк
Шрифт:
Иосиф и Баян остались с овцами наедине.
Огромное солнце замерло над землей, чтоб посмотреть напоследок, какой путь одолело за день, что совершилось хорошо, а что так и не успело произойти…
Последняя чреда овец напилась, и отара, никем не погоняемая, но ведомая умным козлом, тронулась в путь. Тотчас поднялись собаки. Строгая колонна отары, выйдя на пастбище, рассыпалась вольно, но разбредаться поодиночке собаки овцам не позволяли.
У Иосифа в руках был высокий посох, а у Баяна – дудочка из ивы, чабаны подарили.
Иосиф время от времени останавливался, опираясь на посох, и озирал
Еще засветло перебрели мелкий, но широкий ручей.
Иосиф остановился на середине.
– В стране обетованной, Ханаанской, есть хрустальная река Иордан, – сказал он, положив руку на плечо Баяна. – Я никогда не был в благословенной Богом земле, но, как этот вот ручей, ясно вижу пресветлые струи Иордана. Вижу священников с ковчегом завета посредине реки, вижу стену воды, вставшую до города Адама, и другую часть воды, ушедшую из-под ног евреев в Соленое море. Это чудо Господь Бог совершил, возвеличивая Иисуса Навина [46] .
46
Иисус Навин – в библейской мифологии слуга и сподвижник Моисея, который не является автором Книги Иисуса Навина Ветхого Завета (V в. до н. э.)
Каган замолчал, слушая, как журчит вода, обегая сапоги. Указал посохом звезду на волне:
– Как дитя в зыбке… Ах, псалмопевец! Я столько лет ношу имя кагана… Столько царств и народов целовали пол перед моим престолом, но ни единого чуда не явил мне Саваоф [47] . Ни единого… Отвергнут? А может быть, почтен?.. Посмотри на воду. Течет… Бежит… Так вот и жизнь… Солнце взошло, солнце зашло. Порадовала первая звезда, и вот уж звезд – как зерен пшеницы в житнице.
47
Саваоф – Бог, в иудаизме он еще носит имена Яхве, Иегова, Ягве.
На берег реки выскочила огромная собака. Пришла пастухов подогнать.
– Теперь нам надо быть ближе к овцам, – сказал Иосиф. – Совсем уже темно… Ты поиграй!
Баяну не приходилось играть на дудках. Чабаны показали ему, куда дуть, как дырочки зажимать, и вся учеба.
Первая песенка получилась робкая, звуки шепелявили, походили на шепоты, но Иосиф похвалил:
– Тоскливо до сладости…
Шли молча.
– Пресветлый, премогучий! – пробормотал Баян, тыча рукою во тьму.
Светящиеся брызги застыли над землей.
– Светлячки! – сказал каган. – Это светлячки на кустах.
Подул ветер. По светлячкам прошел трепет. Принесло удивительный запах.
– Ты чувствуешь? – спросил каган. – Это запах моей земли.
И засмеялся.
– Моей?! Поиграй еще…
Баяну удалось вывести высокую переливчатую мелодию. Каган сказал:
– Тоска с искорками… Бог остановил на небе солнце над Гаваоном и луну над долиной Аиалонскою ради Иисуса Навина,
Баян дул в дудочку, овцы хрустели травой. Тьма на земле сгущалась. Забегали собаки, но ни одна из них так и не залаяла.
– Зверя чуют, – сказал Иосиф.
– А там! Там! – Баян показал на побагровевший край неба.
– Да, что-то горит… Наверное, чабаны костер зажгли… Хорошо ли тебе, псалмопевец?
– Несказанно, повелитель!
– Несказанно, – согласился Иосиф. – Такой вот жизнью жили древние евреи. Такой вот немудрящей жизнью жил праотец Авраам. Бог дал ему бытия – сто семьдесят пять лет. И все эти годы Авраам ходил за своими стадами и жил в шатрах. Как же проста, как праведна была эта жизнь, если Бог был его гостем, ел и пил за его столом в образе трех ангелов! Ах, псалмопевец, тебе не понять, какое это счастье – родиться иудеем. Слава тебе, Саваоф, я от матери иудейки, я – обрезан. Сыграй веселое, псалмопевец. Жаль, что мы не взяли твою псалтирь. Ты играй, петь буду я.
Сначала Иосиф только тянул единый звук:
– О-о-о-о!
И был тот звук, как вой волка. Но когда растеклась душа по земле и объяла необъятное, пришли слова наконец, древние слова древнего царя:
– «Скажи мне, ты, которого любит душа моя, где пасешь ты? Где отдыхаешь в полдень? К чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих?»
Голос певца сипел, хрипел – вороний карк, а не пение, но в этом безобразии было что-то притягательное. Отвечал на вопросы любимой Иосиф проникновенно:
– «Если ты не знаешь этого, прекраснейшая из женщин, то иди себе по следам овец и паси козлят твоих подле шатров пастушеских. Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя».
И опять мучительное «О-о-о-о!» металось по степи, пока собраны были воедино слова заветные, завораживающие:
– «Прекрасны ланиты твои под подвесками, шея твоя в ожерельях, золотые подвески мы сделаем тебе с серебряными блестками. Доколе царь был за столом своим, нард мой издавал благовоние свое».
Пожар на краю неба обернулся луной. Красная, как родовая завязь в желтке, луна повисла над землей, огромная, как солнце, а света от нее было меньше, чем от свечи.
Собаки вдруг забрехали, кинулись в ночь, но тотчас вернулись:
– А ведь это волк! – сказал Иосиф.
У Баяна захолодало между лопатками.
Они увидели волка совсем недалеко от себя, на гребне холма. Луна уже поднялась. Появились тени, серебрилась паутина. Волк стоял неподвижно, как полководец, решивший посмотреть на свое войско.
Собаки умолкли. Они кишками чуяли – это великий волк, великое мгновение безмолвной встречи царей.
– Сыграй ему! – прошептал Иосиф.
Баян приложил к губам дудочку. Пронзительный звук, как стрела, вонзился в тишину. Волк поднял морду. И застыл. Не ответил.
Скоро впереди затрепетал огонек костра. Овцы прибавили шагу. Они насытились и теперь спешили к огню, чтобы под его защитой постоять, подремать. Костра было два. В одном жгли сухую колючку. Огонь этого костра был яркий, белый. Другой костер уже погас, мерцал розовым жаром.