Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник)
Шрифт:
– Я не счастья хочу попытать, а вернуть себе королевство! Ингигерд, я позову тебя к себе на большой праздник! Позову вместе с конунгом Ярицлейвом! – быстро исправил свою оплошность Олав.
Ингигерд с грустью подумала, что никакого праздника не будет. Внутри росла уверенность, что упрямый Олав найдет свою погибель в этой попытке.
А Ярослав, постаравшись выкинуть из головы нелюбовь Ингигерд и строптивость Олава, действительно направился на юг.
Болеслава уже давно не было на свете, правда, незадолго
За год до Болеслава умер и поддерживавший его Генрих II, а новый император Конрад II не намеревался сохранять мир на границах Польши.
Самое время было Ярославу потребовать возврата захваченных земель. Князь направил рать в Червенские земли, к городу Белза. Поход удался, город пал, можно было бы двигаться и дальше. Но судьба, как обычно, распорядилась иначе.
Ярославу не спалось, после ссоры с Ингигерд он вообще редко спал нормально. Когда отступали дневные заботы и стан затихал, приходили мысли, которых он боялся. Нет, Ярослав думал не о братьях или мятежном племяннике, не о делах, а о жене. Мысленно винил Ингигерд во лжи, в неискренности, в том, что не ценит его старания и его любовь…
Ночь была безветренной и потому безоблачной. Яркие крупные звезды усеяли весь небосклон. Они перемигивались, словно о чем-то сговариваясь и не замечая почти круглую желтую луну. Чуть дальше от шатра у костров пересмеивались дружинники, слышалось лошадиное всхрапывание, далеко в бору ухал филин, тихонько плескалась вода в реке. И такая мирная тишина опустилась на все это, что казалось, никаких войн больше не будет! Ярослав вздохнул: Господь так разумно и красиво устроил этот мир, но людская жажда власти без конца сталкивает в нем человека с человеком.
От размышлений князя отвлек разговор сидевших сбоку от шатра воинов. Голоса знакомые, это два его гридя, не видя Ярослава, беседовали меж собой.
– Я домой не вернусь…
– Ты чего это?
– А не нужен я ей.
– Брось, Зорянка твоя баба хорошая, и детки вон тоже… И верная, ты не сомневайся, верная, – горячо убеждал друга второй дружинник.
– Да знаю, что верная, только другой ей люб.
Ярослав замер. Еще минуту назад казалось, что такая беда могла быть только у него, а вот гляди ж ты, и у дружинника тоже…
– Ну и что, что люб! Верная она тебе, не можешь ты ее попрекнуть! – настаивал второй.
– Я и не попрекаю. Да только знаешь – каково видеть ее мытарства? И деток народила, и дом блюдет, и честь мою не марает, а у нее душа к другому рвется, и моя кровью исходит от этого.
– Может, ее проучить?
– За что? Она же и слова не скажет, только смотрит на него так, как на меня ни разу не глянула. А я за ее такой вот взгляд готов все отдать!
Ярослав стиснул зубы, чтобы не застонать, дружинник словно выговаривал
Приятели чуть помолчали, потом второй сокрушенно вздохнул:
– И чего этим бабам не хватает? Чего ее на сторону тянет? Пусть не телом, но сердцем-то тянет?
– А сердце, оно вольное, ему не прикажешь. И поделать ничего нельзя, хоть золотом осыпь, хоть убей, к кому легло, к тому и тянет.
– И чего ты теперь? Домой не вернешься, так как же?
– Мое злато Зорянке передашь, чтобы на детей хватило. А про меня скажешь, что погиб, мол. Пусть с другим свою судьбу свяжет, коли захочет.
– Грех это! Как же она сможет при живом муже?!
– Тот грех я на себя приму. Коли взял ее за себя, зная, что другому обещалась, так и грех на себя взять должен. Пусть ее душенька вольной будет.
– Ой, зря ты, ей-богу!
Ярослав дольше не мог слушать, метнулся в шатер, бросился на ложе, лежал, сцепив зубами край рукава, чтобы не застонать. Дружинники, видно, услышали, замолчали, потом первый спросил:
– Чего это? Никак князь? – Немного погодя протянул: – Не-е… помнилось.
– Ты помни, что я сказал. Как вернетесь в Новгород, сходи к Зорянке, только про меня много-то не плети, а то я тебя знаю, станешь сказывать, как я геройски погиб, да и проболтаешься. Молчком все, злато отдай и вели замуж идти, чтоб вдовой не сидеть.
– А ты куда же?
– В Чернигов пойду, сказывают, князь Мстислав в свою дружину набирает. Там тоже русы…
Что еще говорил бедолага, Ярослав уже не слышал, приятели, видно, отошли от шатра подальше. Сам князь до самого утра лежал, закинув руки за голову и размышляя.
Сначала внутри все противилось словам обиженного судьбой дружинника, но потом Ярослав понял, что тот прав в главном – вины женщины в ее любви нет, сердцу действительно не прикажешь, оно никого не слушает. Ингигерд хорошая и верная жена, она прекрасная мать, хорошая княгиня, а что любит Олава, так в том никто не виноват.
Ярослав вдруг осознал, что все эти годы пытался получить то, чего и ждать не стоило. Любовь нельзя купить, нельзя вымолить, а дарить ее хромому мужу Ингигерд не желала. Или не могла? Это все равно. И Олав тоже не виноват.
Но дружинник мог уйти и не возвращаться домой, а князь? Он не может вот так исчезнуть, оставив жене даже огромные деньги, за ним люди, за ним Русь.
Сердце заныло так, что едва не застонал. Он князь, а Ингигерд княгиня, и сколь бы ни было мучительно, он будет с ней рядом, пока не вырастут сыновья и дочери, пока не соберет Русь снова воедино. Как такое вынести, как жить, зная, что мысли любимой принадлежат другому, Ярослав не ведал, но теперь он знал точно – навязывать свою любовь Ингигерд он не станет. Дружинник прав – насильно мил не будешь.