Ярослав Мудрый. Историческая дилогия
Шрифт:
Перед тем, как войти в избу Прошки, князь обошел вокруг все его постройки и обнаружил за двором не только обязательный для смерда огород, но и три сжатых поля. Довелось же оратаям потрудиться. Сколь земли раскорчевали!
Из хлева же раздалось мычание коровы и ржание лошади. Прошка никак скотину из Оленевки привел. Отчаянный смерд! И приделистый. Добрую избу срубил. Один. Такое лишь дюжему мужику под силу.
В избе Прошки было всё так же, как в обычных сельских избах: печь с полатями, лавки вдоль стен, скамьи, прялка, стол, за коим снедали хозяева, сундук с крышкой на петлях, кадь с водой, светец,
Изба хоть и топилась по черному, но князю сразу же бросилось в глаза, что все стены начисто вымыты и выскоблены до бела. Выходит, то дело женщин, кои не желают жить в копоти. Но, приглядевшись к избе, Ярослав нашел и другую причину чистоты. Печной свод был сплошным, дым выходил наружу, прямо в жилое помещение, через устье печи, но он не упирался в потолок, ибо потолка не было. Дым же поднимался до самой кровли, а посему он плавал выше людских голов и не ел глаза. Недаром Прошкина изба была гораздо выше других «курных» изб. [111]
111
Во многих славянских избах долго не делали потолков, так что при относительно небольшой площади курные избы были достаточно высоки.
Печь стояла устьем в сторону входа, в правом углу, но Ярослав уже ведал, что были поселения, где предпочитали левый, но таких поселений было немного. Ведь разожженная печь в зимнее время была одним из главных источников света, а важнейшим женским рукоделием было прядение. Сидя на лавке подле устья печи, женщина правой рукой вращала веретено, левой же сучила нить и, разумеется, то и дело поглядывала в ту сторону. Если печь стояла слева от входа, свет падал неудобно для работы. [112]
112
Еще в начале XX века в русской деревне было множество курных изб, в которых, словно полторы тысячи лет назад, работали у печи домашние мастерицы. Не случайно в Словаре В. И. Даля изба с левосторонним расположением печи названа «избой-непряхой», за то, что в подобном жилище женщине «не с руки» прясть.
Выявил Ярослав и другую разницу. В правой стене была вырублена дверь в горенку. Редкость для избы смерда. Стало быть, она была пристроена для Березини.
Обычно же вся семья, будь она мала или велика, размещалась в избе — на печи, лавках, полатях, а то и прямо на полу, подстелив под себя тюфяки, набитые соломой или сеном.
Пока Устинья и дочь накрывали на стол немудрящий ужин, Ярослав с нескрываемым любопытством наблюдал за девушкой.
Была она в одном темно-синем домотканном сарафане и без всяких украшений, кои наверняка хранятся в сундуке, куда из поколения в поколение складываются самые дорогие вещи обитателей дома.
Но и без румян и украшений Березиня была так прелестна и пленительна, что Ярослав глаз с нее не сводил. Недаром же князь Владимир был заворожен этой девушкой.
— А каганца
— Найдется и каганец, князь, — ответил мужик и пошел в чулан.
В избе стало гораздо светлее.
А Ярослав всё поглядывал и поглядывал на красавицу.
— Сколь же тебе лет, Березиня?
— Ныне восемнадцатую весну встретила, князь.
Впервые Ярослав услышал ее голос. Был он мягкий и чистый, что и порадовало князя: по голосу можно почти безошибочно определить нрав человека.
«Дивная девушка», — подумал он, и на душе его становилось всё отрадней.
Накрыв с матерью стол, Березиня удалилась в свою горницу. За ней ушла и Устинья: по стародавнему обычаю женщины не имели права участвовать в беседе мужчин. Ушла со словами:
— Уж ты прости меня, князь, за скудный ужин. Не чаяла, что столь много прибудет гостей.
— Да ты не сетуй, хозяйка. Не пировать к тебе заехали… Придвигай скамьи, [113] други.
Дружинники подсели к столу, кой был не так уж и скуден. Хлеб оржаной, каша овсяная, репа вареная, тарелка с пчелиными сотами, моченая брусника, соленые рыжики в конопляном масле, кисель.
— Не худо, не худо, Прохор, — одобрительно молвил Ярослав. — Не бедствуешь.
— Да, ить, князь, на всё руки надобны. Спасибо Устинье с дочкой.
113
Во многих исторических романах герои произведений придвигали лавки к столу, но авторы ошибались, так как лавки прикреплялись к стенам, на них отдыхали и спали, к обеденному же столу придвигались лишь скамейки.
— И дочка помогает?
— А то, как же? Без дела и часу не просидит. Крутится. Особливо за прялкой любит нитку сучить. Усердная!
— А не постыло вам тут в лесу? В Оленевку не тянет?
— Оно, конешно, с мужиками повадней, но мы уж тут обвыкли, князь. Места добрые. И речонка под боком, и бортные леса и сенокосные угодья. Были бы руки, сказываю.
— Добро пристроился ты, Прошка, — вступил в разговор Озарка. — Дань-то, небось, великому князю на погост не отвозишь.
Прошка нахохлился.
— Да как же я на погосте покажусь, мил человек? Я ж мужик беглый. Куды уж мне на люди соваться? Мне великий князь сулил руку отсечь, коль дочь ему не приведу, а за побег и вовсе голову смахнет.
— Ну, дочку твою он может и простить, а вот за бегство по головке не погладит. Надо бы Владимиру Святославичу доложить. Не так ли, князь Ярослав?
Ярослав, окинув взглядом поникшего Прошку, неопределенно молвил:
— Я подумаю над судьбой хозяина этого дома… Спасибо за угощение, Прохор.
Князь и дружинники поднялись из-за стола и по привычке глянули на красный угол, где должна висеть икона с «неугасимой» лампадкой. Но в углу было пусто. И всё же каждый перекрестился.
— Сеновал у тебя найдется, Прохор?
— Да как же без сеновала, князь?
— Вот и добро. Хочу на сене заночевать.
Ярослав взял с собой меченошу и Озарку, остальным велел ночевать в избе.
Благовонный упоительный воздух тотчас сморил обоих дружинников, а вот молодой князь долго не мог заснуть.