Ярослав Мудрый. Историческая дилогия
Шрифт:
Так и случилось. На третий день Никифор взялся за топор. Мужики еще больше Тихомира зауважали.
— Чудеса! Да то и княжому лекарю ни в жисть не справиться.
Однако не ведали мужики, что Тихомир мог излечить не только лихоманку. Самая напасть, когда мужику чем-либо переломает кости. Вот уж горе, так горе! На всю жизнь останешься увечным, а Тихомир изрекал, что сие дело не пропащее, и убогого можно поставить на ноги.
Мужики сомневались:
— Да то никаким богам не подвластно.
— Истинным волхвам подвластно. Надо собрать сломанные кости в лубки, и пусть недужный полежит недели
— Вона… А коль ножом тебя покалечат?
— То уже исцелить легче. Открытые язвы [177] следует промыть настоями пользительных трав, затем взять свиное сало, вытопить из него жир и залить им язвы. О том каждый знахарь ведает.
— А коль несносная ломота в ногах?
— Ступайте в лес, сыщите большую муравьиную кучу и суньте в нее недужные ноги. Муравьи больно жалят, но надо потерпеть. Такое надо сотворить не менее трех раз…
177
Язвы— в данном случае, раны.
Многое чего ведал в лекарском искусстве Тихомир!
Когда пришли в Ростов, Никифор, благодарно похлопав по плечу Тихомира, произнес:
— Слышал я, что ты на постой к деду Овсею надумал вернуться. Избенка у него старенькая, подновы просит. Подсобим! Но не лучше ли тебе, Тихомир, свою избу заиметь? Соберу артель, и скорехонько срубим.
— Спасибо, Никифор. Один я с туги умру.
— Так пригляни девку красную. У нас ростовны все как на подбор.
— Вот когда пригляну, тогда и избу станем рубить, а пока мне и с Овсеем слюбно.
— Как скажешь, детинушка.
С некоторых пор Тихомира перестали называть волхвом.
Как-то в Ростове побывал старый волхв, кой скрылся после разгрома Велесова дворища воинами Додона Колывана, и сурово изрек:
— Тихомир не может полагать себя волхвом. Христиане убили его деда Марея, а он не отомстил. Глава христиан Ярослав послал к Смоленску воев и забывших о нашей вере ростовских плотников, и Тихомир пошел с ними, выполняя волю иноверца. Волхвы и старейшины, укрывшиеся в лесах, собирались на совет и решили изгнать Тихомира из своей общины. Отныне ростовцы не должны слушать его, ибо он прислужник иноверца, и он будет богами наказан.
Старый волхв исчез в тот же час, но его враждебные слова не заронили в сердцах ростовцев недружелюбия к Тихомиру. Напротив, многие горожане (простые язычники) возлюбили бывшего волхва за его скромность и добрые деяния, когда он (позови его в любое непогодье) шел к недужным людям, исцелял их, и не брал за это никакой платы и подарков.
Умудренный старец Овсей говаривал:
— На своем веку я знавал немало хороших людей, но такого доброго молодца вижу впервые. На Тихомира во всем можно положиться. Его хоть и вытурили из волхвов, но он никогда не отречется от старой веры. Оберегайте его, дети.
Всех ростовцев старец Овсей называл своими детьми.
Невзлюбил Тихомира лишь боярин Додон Колыван. Как-то у него разболелась нога. Ноет и ноет по ночам. Но обращаться к княжескому лекарю Колыван не стал. Послал своего дворового за Тихомиром, но тот вернулся и молвил:
— Сей знахарь
— Что за блажь на него нашла? Он же, сказывают, ко всем ходит.
— Не пошел, батюшка боярин. Да еще охульными словами тебя облаял.
— Это еще какими словами? — вскинулся Колыван.
— Что ты, батюшка боярин… зловредный и самый дрянной человек. Велесово дворище пожег, деда Марея убил.
— И его, нечестивца, убью!
С тех пор, как князь Ярослав лишил его звания «дядьки-пестуна», Додон пребывал в дурном расположении духа. Его желчь на князя, казалось, переполняла всё его нутро, и чем больше Ярослав творил для Ростова, тем всё больше исходил злобой Колыван. В своих мыслях и беседах с недоброхотом князя, сотником Иваном Горчаком, он называл теперь Ярослава лишь одним именем: «Хромыга».
— И чего Хромыге покойно не живется? Дурью мается. На кой ляд ему понадобилась дорога на Смоленск? Жили тихо, безмятежно, лесами и болотами от Киева отгородились. Почитай, нас Киев и не заботил, а ныне? В Ростов, как тараканы, разные людишки с Днепра поползли. И купцы, и всякого рода и звания малоземельные послужильцы, и всевозможный смердящий сброд, коего приднепровские князья и бояре данями и оброками задавили. Всех принимает наш Хромыга.
— Истинно речешь, Додон Елизарыч, — кивал Горчак. — Посад, [178] без малого, вдвое вырос. Особливо смерд из днепровских весей набежал. В Ростове-де князь добренький, тяжелыми поборами не тяготит. Вот и прут. А кому новую землицу корчевать лень, целыми ватагами на мерянские селища идут и с ухоженных земель чудь выпихивают. А князь на то сквозь пальцы смотрит.
178
Посад— территория вне городской крепости, на которой обычно расселялись ремесленные люди.
— С выгодой дела свои вершит, Хромыга. Хочешь на Ростовской земле жить — крестись. И многие южные пришельцы крестятся, на Днепре-то великий князь изрядно их запугал. Эти ради землицы к черту на рога полезут. А уж про купцов и толковать нечего. У них давно уже на шее гайтан с крестом болтается.
— Погосты на манер княгини Ольги учредил. И в Белогостицах, и в Сулости, и в Угодичах. Ныне плотники храмы рубят. Ольгина слава покоя не дает.
— Да кто в его храмы ходить будет, Додон Елизарыч? Всем ведомо, что в погостах тех ни один смерд крещения не примет. Бурьяном зарастут те церкви, а то и красного петуха староверы на них пустят.
— Красного петуха, говоришь? — с какой-то затаенной мыслью, прищурив желудевые глаза, произнес Колыван. — Всё может статься, сотник. Князек Урак с волхвами где-то неподалеку шастает.
— Чу, на Сарском городище его видели.
— Видели, — кивнул боярин, и лицо его перекосилось. Он вспомнил, как напросился у князя поехать на Сару, но Ярослав обидно бросил:
— Без тебя обойдусь, Колыван. Сиди в Ростове.
Молвил при всей дружине, до смерти оскорбив. И кого? Княжьего мужа, самого богатого и старшего дружинника, коего назначил в пестуны сам великий князь Владимир Святославич.