Ярослав Мудрый. Русь языческая
Шрифт:
Великий киевский князь не чурался даже девиц смердов. Часто бывая на охоте, Владимир останавливался в каком-нибудь глухом селище, и приказывал привести ему для утехи самую красивую поселянку.
Были случаи, когда отец девушки супротивничал. Так произошло в Оленевке.
– Негоже, князь. Дочь моя Березиня уже просватана.
– Экая незадача, – рассмеялся Владимир. – Тебя как звать?
– Прошкой.
– Так вот, Прошка, князь тебе желает великую честь оказать и гривнами одарить.
Девушка вышла из закута, и великий князь остолбенел: такой изумительной красавицы он еще в жизни не видывал. Белокурая, голубоглазая, с чистым румяным лицом, сочными червлеными губами и гибким станом.
Владимир от вожделения даже губами зачмокал.
– Экая ладушка… Сколь же тебе лет?
– Ныне пятнадцатую весну встретила, – без всякой робости ответила Березиня.
– Пойдешь в мой княжий терем? Женой станешь. В шелках, бархатах будешь ходить.
– Пойду, князь. Охотно пойду!
Прошка с недоумением уставился на дочь. Что это с ней содеялось? Неужели на княжьи посулы польстилась? Да и откуда смелости вдруг набралась? Обычно клещами двух слов не вытянешь, а тут?..
– Вот и добро, ладушка. Собирайся, – обрадовался князь.
– А мне и собираться нечего. Я только с подружкой попрощаюсь.
Молвила – и птицей вылетела из избы. А за избой – лес дремуч, только Березиню и видели.
– Догнать! Изловить! – закричал ловчим Владимир, и сам кинулся в заросли. Ветки царапали его лицо, грудь, но он не замечал боли, гонимый лишь одной неистребимой мыслью:
«Хороша девка! В гареме первой наложницей станет. Догнать!»
Но Березиня как в воду канула. В сумерки удрученный князь вышел из леса и, запыхавшийся, злой, – в избенку Прошки.
– Хитра же твоя девка. Придет домой, скрути ее веревками и доставь ко мне в Киев. А коль не доставишь, меча изведаешь.
Прошка понурился, а князь отправился в Вышгород к наложницам. Всю дорогу ехал и думал о Березине. И надо же такой уродиться! Никакие иноземные жены не могут с ней соперничать. Царь-девка! То-то будет с ней жаркое ложе.
Миновал день, другой, но Березиня в Киеве так и не появилась. Владимир позвал в покои своего дядю по матери, Добрыню Никитича, и строго приказал:
– Поезжай в Оленевку и привези Прошкину дочь. Старика кнутом попотчуй, а коль наотрез откажется Березиню отдать, отсеки мечом руку, дабы другим неповадно было.
Добрыня неприметно вздохнул. Не по нутру ему княжье поручение. Вот если бы в чистом полюшке с кем сразиться. Тут его богатырский меч был одним из самых неистовых. Здесь же – с девкой воевать. Чудит в своем непотребстве князь!
Прошка при встрече развел грузными, задубелыми руками:
– И по сей день нет, боярин.
Князь хоть и
– Не лукавишь, Прошка?
– В лукавом правды не сыщешь, боярин. Всю деревню опроси. Не зрели дочку. Сам в немалой затуге. Как бы звери не задрали, а может, леший к себе увел. Лес!
– Может, и леший, – крякнул Добрыня, кой верил во всякую нечистую силу. – И всё же в засаде посидим.
Добрыня расставил вокруг Оленевки десяток дружинников, кои укрылись меж деревьев, но засада ничего не дала.
Через два дня, не наказав Прошку, Добрыня Никитич вернулся в Вышгород, где князь забавлялся с наложницами.
– Сгинула девка, княже. Никак медведь задрал, или лешак в дремуч лес свел.
– Жаль, – с досадой произнес Владимир Святославич. – Но ежели старик солгал мне, то я ему не только руку, но и башку отсеку.
Нахмурившийся князь сказал это при наложницах, тешивших его ненасытное тело. Но иногда «Соломоново женолюбие» Владимира надолго прекращалось.
Глава 17
Увлечение книжное
Маленький Ярослав вначале любил своего отца, особенно в те часы, когда тот вновь и вновь возвращался к рассказам о подвигах Святослава; но затем, как-то исподволь, Владимир стал отдаляться от детей, а затем приспело время, когда он, впав в распутство, их совсем закинул.
Ярослава невольно потянуло к матери. Рогнеда с радостью встречала на своей женской половине сына. Она еще с купели приняла христианство и теперь с удовольствием приобщала Ярослава к светским и церковно-славянским книгам.
Он сам читал книги, в отличие от отца Владимира, кой читать не умел, а только «слушал святое писание». И чем чаще отрок виделся с матерью, тем острее чувствовал, как увлекательно открывать для себя новый мир. Он уже не мыслил себя без (так необходимой ему) материнской опеки.
Но вот настало время, когда великий князь, совершенно увлеченный блудом, приказал удалить Рогнеду из Киева.
Через неделю, стосковавшись по матери, Ярослав попросил Добрыню отвезти его к Рогнеде.
– Не могу, Ярослав. Тебе приказано быть в Теремном дворце.
Ярослав никогда не был маменькиным сынком, но когда отец спровадил Рогнеду в село Предславино, десятилетний Ярослав понял, как дорога ему мать. Сердце юного отрока возмутилось. Мать ни в чем не провинилась, а отец ее – с глаз долой. И кого? Любимую матушку, коя все пять последних лет неустанно учила Ярослава книжной премудрости и христианской вере.