Ярослав Мудрый
Шрифт:
– Вот если бы ты влюбилась в него по-настоящему… А то ведь детское баловство одно.
У Анны взыграл строптивый нрав:
– Почему это баловство? А вдруг я впрямь в него влюблена?!
– Ты? – снова рассмеялась мать. – Мы с отцом слишком хорошо знаем свою дочь: будь ты влюблена в боярина Филиппа, давно была бы его женой, а уж чужих сватов и на порог не пустила. Небось, Роже погонял бы своего ослика где-нибудь за тридевять земель от Киева! Если бы только ты сама не поддала ему хворостиной.
Анна рассмеялась тоже. Мать права, конечно, девушке очень нравился боярин,
И вдруг ей стало жаль, что она никого не полюбила по-настоящему в Киеве. Тогда отец и впрямь не стал бы отсылать ее так далеко. Эх, знать бы раньше, постаралась бы влюбиться. Но теперь поздно, все решено и дело сделано. Мать права, придется полюбить своего будущего мужа. Надо сделать, как сделала Ингигерд: придумать себе короля, заранее в него влюбиться и там уже только стать ему верной женой! От такого решения на душе у Анны даже полегчало.
Ингигерд нутром поняла, о чем подумала дочь. Накрыла ее руку своей рукой:
– Анна, только ничего себе не придумывай. Не загадывай ничего о будущем муже. Если потом настоящий окажется не таким, как ты его мыслила, пусть даже лучше, но не таким – будет беда. Положись на судьбу и помни, что ты Анна Киевская, дочь князя Ярослава и княгини Ирины.
– Ингигерд, – невольно поправила девушка.
– Я княгиня Ирина, жена киевского князя Ярослава. Ингигерд я только для вас и для твоего отца, помни и про это тоже. Дочерью шведского короля Олава Шётконунга я была до того, как вышла замуж за князя Ярослава.
Анна вздернула голову:
– А я навсегда останусь дочерью своего отца, даже после того, как стану королевой!
– Это я вижу! – снова рассмеялась Ингигерд. – Вот об этом помни всю жизнь. И дай бог тебе счастья, доченька! Простого женского счастья.
Вот и осела пыль, поднятая копытами коней и колесами возов обоза княжны Анны, невесты короля Франции Генриха. Ингигерд и Ярослав хорошо понимали, что видели дочь в последний раз, князь уже жил восьмой десяток лет, да и княгиня немолода, все чаще недужила. А Анна уехала так далеко, что вряд ли сможет хоть раз приехать навестить родителей. Разве только судьба с мужем не сложится, но думать об этом не хотелось.
Ингигерд подумала о себе, она ведь тоже никогда не была в Упсале с тех самых пор, как взошла на драккар, повезший ее в Гардарики. Но у нее не было в Упсале матери, да и отец прожил совсем недолго, а с братом она дружила мало. И все же, как бы ни оправдывалась Ингигерд, она понимала, что дочь теперь отрезанный ломоть, не зря с самого дня приезда послов, когда Ярослав сказал, что дочь надо отдавать, столько внушала Анне, что она должна создавать свое счастье там, в далеком незнакомом Париже с чужим неведомым человеком, должна сделать так, чтобы этот человек стал своим и очень дорогим ей. Без этого женщине не видать счастья, а у несчастной жены не может быть счастливого мужа.
Княгиня не сомневалась, что Анна понравится
Епископ удивлялся разумности княгини Ингигерд, она так хорошо разбиралась в людях и в жизни, точно прожила на свете не одну сотню лет! Савайер обещал выполнить все просьбы княгини и сделать все, как договорились.
Он сделал, сильно облегчив жизнь самой Анны на ее новой родине.
Ехали долго, очень долго, по пути погостив у всех родственников. Госселен де Шалиньяк возмущался:
– Сколько можно отдыхать и тащиться! Меня дома жена ждет!
Над ним смеялись:
– Ты уверен, что ждет?
Это злило сира де Шони еще больше, он грозил уехать вперед в одиночку, бросив «всех копуш» на произвол судьбы. Эти угрозы никого не испугали, обоз княжны Анны столь хорошо охранялся, что помощь воинственного и нетерпеливого Шалиньяка не была особенно нужна.
Первые потрясения Анна испытала уже в Польше у короля Казимира и королевы Марии-Добронеги. Здесь многое оказалось не таким, как в родных Киеве или Новгороде. И тогда Савайер принялся осторожно, понемногу рассказывать княжне об ожидающей ее жизни, о привычках и обычаях жителей Франции и других стран Европы.
Видно, благодаря его рассказам в Венгрии у сестры Анастасии Анна дивилась куда меньше.
Услышав однажды разговор Савайера с будущей королевой, епископ Роже ужаснулся:
– К чему такое рассказывать Анне?! Чтобы она развернулась и уехала обратно?
– Нет, она, как и ее отец, держит слово. А рассказываю, чтобы заранее знала, что ее ждет. Это лучше, чем увидеть все собственными глазами, ни о чем не подозревая.
– Но можно было бы делать это слегка сглаживая, а вы, напротив, подчеркиваете!
– Это совет ее матери.
– Кого?!
– Ее матери, княгини Ирины. Она права, если Анна, ожидая увидеть нечистоты по колено, вдруг обнаружит, что они всего лишь по щиколотку, ей будет легче примириться вообще с существованием этих нечистот на улицах. А вот если она придет в ужас от этих самых нечистот, она перенесет свое неудовольствие и на короля, то…
Роже фыркнул:
– Дались вам эти нечистоты!
– А вы знаете, я уже несколько отвык от их запаха и привык к чистым улицам… Тяжело будет привыкать снова.
– Надо было оставаться в Киеве.
Но как бы ни возражал Роже, он понимал, что Савайер и княгиня Ирина правы, лучше пусть Анна ждет худшее и обнаружит лучшее, чем наоборот.
Конечно, Анну все равно потрясло то, что она увидела в считавшей Русь захолустьем, а себя цивилизованной Европе. Но, будучи подготовленной, княжна действительно перенесла увиденное легче, хотя и писала отцу в Киев, мол, в какую же варварскую страну вы меня отдали замуж, батюшка! Здесь грязно, люди неграмотны, не моются и не считают это зазорным!