Ярость
Шрифт:
(«Что?» — спросил Корки Геролд. Я объяснил, что чероки разрезали неверным женам нос надвое, чтобы еще одна щель появлялась на лице. «Ага», — кивнул Корки, и я продолжил.)
Это решило дело. Начавший было приподниматься член вновь превратился в макаронину. Таким и остался. Несмотря ни на что. Мои джинсы присоединились к рубашке. Трусы оказались на щиколотках. Она извивалась подо мной. Я ощущал жар ее тела. Рукой схватился за член и потряс, словно спрашивая, в чем дело. Но мистер Пенис разговаривать со мной не захотел. Я запустил руку в ее теплую промежность, проведя по лобковым волосам, на удивление похожим на мои, мой палец скользнул в заветную щель. Я думал:
— Где же он? — выдохнула Дана. — Где же он? Где?..
Я старался. Но не зря есть бородатая байка о том, как парень пытался засунуть пастилу в бутылочное горлышко. И все это время в ушах стоял рокот прибоя, словно звуковой фон в любовном эпизоде из фильма-мелодрамы.
Тогда я скатился с нее.
— Извини. — Голос у меня сел.
У нее вырвался вздох, вздох раздражения.
— Ничего. Такое случается.
— Со мной нет. — Словно отказ этого агрегата случился впервые за несколько тысяч включений. Высоко-высоко над головой «Роллинг стоунз» и Мик Джаггер надрывались в «Горячей штучке». Судьба сыграла со мной очередную шутку. Холодная опустошенность поглотила меня. Пришло осознание того, что я, несомненно, гомосексуалист. Где-то я прочитал, что для того, чтобы быть гомосексуалистом, не обязательно иметь половые контакты с мужчинами. Ты можешь быть им и не знать этого до тех пор, пока гомик, затаившийся в твоем подсознании, не выскочит наружу, словно мать Нормана Бейтса в «Психо», и ты не запляшешь, накрасившись маминой косметикой и надев мамины туфли.
— Может, оно и к лучшему, — добавила Дана. — Пит…
— Послушай, извини меня.
Она улыбнулась, но, как мне показалось, натянуто. С тех пор я все думаю об этом. Мне бы хотелось верить, что улыбка была настоящей.
— Это все «травка». Я не сомневаюсь: без нее ты мужчина что надо.
— Это точно. — В моем голосе слышалась обреченность.
— Ладно. — Она села. — Я иду наверх. Ты немного побудь здесь, а потом тоже приходи.
Я хотел попросить ее подождать, позволить мне попробовать еще раз, но заранее знал, что ничего у меня не получится, не получится, пока не высохнет океан, а луна не позеленеет. Она натянула платье, застегнула молнию и отбыла, оставив меня под лестницей. Месяц пристально наблюдал за мной, вероятно, хотел увидеть, плачу я или нет. Я не плакал. Какое-то время спустя собрал одежду, стряхнул с нее прошлогодние иголки. Оделся, поднялся по ступеням. Пит и Дана испарились. Джо в углу лобзался с какой-то роскошной девахой. Я сел, дожидаясь, когда закончится вечеринка. Она таки закончилась.
К тому времени, когда мы вернулись в Бангор, заря отработала свою смену и над горизонтом поднялся красный диск солнца. В машине все молчали. Я ужасно устал и не хотел говорить о том, сколько горя принесла мне эта вечеринка. Я чувствовал себя совершенно раздавленным случившимся.
Мы поднялись в квартиру, я лег на диван в гостиной. Последнее, что я запомнил перед тем как заснуть, — полосы солнечного света, пробивающиеся сквозь жалюзи, да маленький коврик у батареи.
Снилось мне Скрипящее Чудище. Так же, как в детстве, я лежал в постели, по стенам и потолку двигались тени ветвей. Только на этот раз Чудище не остановилось у спальни родителей, а приближалось и приближалось, пока с жутким скрипом не распахнулась дверь моей комнаты.
Вошел отец. На руках он держал мать. С разрезанным носом. Кровь замарала ее щеки, как краска войны.
— Хочешь ее? — спросил отец. — На, бери, паршивая никчемность. Бери ее.
Он бросил мать на кровать рядом со мной, я увидел, что она мертва, и с криком проснулся.
Глава 27
Никто не нашелся что сказать, даже Сюзан Брукс. Несказанных слов особо и не осталось. Большинство поглядывали в окна, но и там не находили ничего интересного. Народ разогнали, особой активности не наблюдалось. Я решил, что сексуальная история Сандры лучше моей: в ней присутствовал оргазм.
Тед Джонс по-прежнему буравил меня взглядом (я подумал, что отвращение в нем полностью вытеснила ненависть, и меня это могло только радовать). Сандра Кросс вновь погрузилась в собственный мир. Пэт Фицджеральд мастерил из листа бумаги самолетик.
— Мне надо в туалет! — вновь напомнила о себе Ирма Бейтс.
Я вздохнул. Совсем как Дана Коллетт под лестницей в Скудик-Пойнте.
— Так иди.
Она изумленно вытаращилась на меня. Тед мигнул. Дон Лорди прыснул.
— Ты меня застрелишь.
Я повернулся к ней:
— Надо тебе в сортир или нет?
— Я могу и потерпеть, — надулась она.
Я шумно выдохнул, как мой отец, когда злился.
— Слушай, или ты пойдешь, или перестанешь ерзать на стуле. Не хватает еще лужи на полу.
Корки загоготал. Сара Пастерн ахнула.
Вот тут Ирма поднялась и зашагала к двери. Одно очко я все-таки выиграл: Тед теперь смотрел на нее, а не на меня. У двери она в нерешительности замерла, рука зависла над ручкой. Совсем как человек, которого ударило током, когда он прикоснулся к комнатной антенне, и теперь он решается повторить попытку.
— Ты меня не застрелишь?
— Идешь ты в туалет или нет? — спросил я.
Я сам не знал, застрелю ее или нет. История Сандры оказалась получше моей, и меня это нервировало (а может, я ревновал?). Не знаю уж как, но они начали брать верх. Теперь я чувствовал, что не я держу их в заложниках, а они — меня. Разумеется, о Теде речь не шла. Теда держали мы все.
Может, я собирался застрелить ее. Хуже мне не стало бы. Возможно, в чем-то даже и помогло. Может, я избавился бы от этого безумного ощущения, будто я проснулся посреди очередного кошмара.
Ирма открыла дверь и вышла. Я даже не схватился за лежащий на столе револьвер. Дверь закрылась. Мы слышали ее удаляющиеся по коридору шаги. Она не ускорила шаг, не бросилась бежать. Мы все смотрели на дверь, словно какое-то совершенно фантастическое существо только что сунулось в класс, подмигнуло нам и вновь исчезло.
Лично я испытывал безмерное облегчение, чувство столь тонкое, что едва ли смогу описать его.
Шаги стихли.
Никто не произнес ни слова. Я ждал, что кто-то еще попросится в туалет. Что Ирма Бейтс выскочит из школы прямо на первые полосы сотен газет. Ничего такого не произошло.
Пэт Фицджеральд зашуршал крыльями бумажного самолетика. Очень громко.
— Выброси это дерьмо, — раздраженно бросил Билли Сэйер. — И так уши болят.
Пэт дерьмо выбрасывать не стал. Билли больше ничего не сказал.
Новые шаги, теперь уже приближающиеся.
Я поднял револьвер, нацелил его на дверь. Тед скалился, глядя на меня, думаю, даже не подозревая об этом. Я посмотрел на его лицо, гладкие щеки, лоб, за которым копились воспоминания о летних клубах, танцах, автомобилях, груди Сандры, где царили хладнокровие и общепринятые моральные нормы. И внезапно понял, каким он должен быть, мой последний сегодняшний приказ. Возможно, единственный за сегодня приказ. Более того, я знал, что глаз Теда — глаз ястреба, а рука тверда как камень. Он мог бы быть моим отцом, только это не имело ни малейшего значения. Его и Теда роднили отстраненность и олимпийское спокойствие: не люди — боги. Но руки мои слишком устали, чтобы крушить храмы. Я никогда не тянул на Самсона.