Ярыга

Чернобровкин Александр Васильевич

С печи прозвучал стон, протяжный и болезненный, кто-то задергался там, точно выпутывался из сети. Видимо, сеть была накинута удачно, потому что возня не прекращалась.

– Хозяин, слазь давай, а то ещераз перекрещусь! – пригрозил ярыга.

На печи застонали потише, на пол поползло одеяло из волчьих шкур, такое длинное, чтоказалось бесконечным. С печи свесились две ноги с тонкими кривыми пальцами, ногти на которых по форме, цвету и размеру напоминали медвежьи. Скорняк пошевелил пальцами, проверяя, достают ли до одеяла, сложившегося у печи в высокую кучу. Ногти больших пальцев со скрипом поскребли волчий

мех. Скорняк потянулся, зевнул протяжно, рыкнул, словно сытый медведь, и свалился с печи на одеяло.

Пока он там барахтался, ярыга перевел взгляд на стол и – то ли ему почудилось, то ли было на самом деле – заметил, как замерли двигавшиеся иголки с ниткам, которые сами по себе шили шубы и шапки. Нет, не почудилось, потому что одна иголка поднялась над беличьей шапкой, протягивая нитку, и так и замерла под человеческим взглядом, а потом поняла, что не должна висеть в воздухе, не бывает так у простых смертных, и плавно, стараясь, чтобы, не заметили, опустилась на рыжий мех, а лежавший рядом короткий нож с белой костяной рукояткой бесшумно просунулся по столу и перерезал нитку, которая завязалась узелком. Ярыга зажмурился и перекрестился.

Из одеяла послушался короткий стон, будто скорняка кольнули раскаленной иглой. Хозяин дома вскочил и широко раскинул руки, будто хотел навалиться на гостя и задавить его в объятиях. Был он невысок и кряжист. В прорезь рубахи выглядывала седовато-рыжая шерсть, длинная, густая и вся а колтунах. Зато голова и лицо были безволосыми. Со лба на лицо свисали складки землистой кожи, закрывающие глаза, не рассмотришь, какого они цвета и есть ли вообще, хотя чувствовалось, что они буравят ярыгу и как бы прикидывают, сгодится ли его шкура хотя бы на голенища. Недовольный рык, видимо, обозначал, что кожа у гостя – ни к черту, незачем о нее руки марать. Скорняк поскреб грудь в прорези рубахи. От него пахнуло кислятиной. как от старого козла. Скорняк запустил обе лапы дальше под рубаху и почесал спину, а может даже и крестец. Когда он высунул руки из-под рубахи, оказалось, чтоони лишь самую малость не достают до пола, а ногти почти такие же, как на ногах, только сильнее сточены.

– Чего надо? – рыкнул скорняк, садясь за стол. Лавка протяжно скрипнула под ним и сильно прогнулась. – Заказыне принимаю, завален работой, продохнуть некогда, – добавил он и смачно зевнул, показав длинные клыки, торчащие вкривь и вкось.

– С моим заказом быстро управишься, – сказал ярыга и тоже сел за стол напротив хозяина и поближе к той шапке, над которой видел висящую иголку. – Слыхал, наверное, чтокняжич заболел?

– А мне какое дело?

– Как это какое?! Молодой, здоровый парень – и при смерти лежит! Тут без порчи не обошлось. Не твоя ли работа?

Скорняк презрительно фыркнул.

– Если не твоя, то знаешь, чья, – напирал ярыга.

– И знал бы, все равно не сказал! – скорняк повернул голову к печи и блаженно улыбнулся, вспомнив, наверное, как сладко спалось.

– Повисишь на дыбе, погреешь пятки на раскаленных углях – сразувспомнишь! – пригрозил ярыга.

– Может, и вспомню, – скривив в презрительной улыбке губы, молвил скорняк, – а может, княжич умрет до того, как меня в оборот возьмут. Тебя за это по головке не погладят – правильно я рассуждаю?

– Не погладят, – согласился ярыга и положил руки на стол, рядом

с ножом. – Значит, не хочешь подсказать, кто порчу наслал?

– Сказал же, не знаю и знать не хочу! Иди в другом местеспрашивай.

– Пойду – что ж мне остается?!Только и тебя без присмотра не оставлю: вдруг твоих рук дело! – ярыга взял нож и всадил его снизу в крышку стола, а потом перекрестил трижды.

Хозяин, собиравшийся потянуться и зевнуть, дернулся и застыл, выпрямившись, будто нож всадили ему в зад и проткнули до самого темечка. Рот таки остался распахнутым, показывающим кривые клыки, а руки опали на пол, ладонями кверху, словно просили милостыню.

– Сиди и вспоминай, ктопорчу наслал и как от нее быстрее избавить, а я по твоему совету к другим колдунам наведаюсь, попытаю, не они ли воду мутят, – насмешливо сказал ярыга и добавил, будто отвечал на безмолвный вопрос: – Может, и скоро вернусь, а может, помереть успеешь до того, как я вражину найду. Меня за это и по головке погладят, и наградят щедро!

Сбросив на пол недошитые шубы и шапки, ярыга завесил окно связкой собольих шкур, чтобы с улицы никто не увидел скорняка и не пришел на помощь и, выйдя изизбы, запер ее на большой ржавый замок, обнаруженный в сенях на полу, а ключ сунул в карман ферязи.

5

Во дворе вдовы хамовника росли три тополя, толстостволых и раскидистых, с которых уже облетела листва и вместо нее на ветках сидело видимо-невидимо воронья. Птицы устроились и на крыше, один скат которой недавно был крытзаново, солома еще не успела потемнеть. Они негромко перекаркивались, изредка тоодна, тодругая взлетали, делали несколько кругов, разминая крылья и роняя бело-зелено-черные комки помета, которыми был испятнан весь двор и улица рядом с домом, и опускались на дерево, если до этого сидели крыши, и на крышу, если сидели на дереве. Увиден приближающегося к воротам человека, вороны раскричались так, что подняли бы и мертвого.

Ярыга махнул рукой в сторону тополей, словно отбивался от птичьего гомона, и торопливо юркнул под навес крыльца. Громко постучав в дверь и не дождавшись приглашения, шибанул ее ногой. Дверь, казавшаяся тяжелой и прочной, распахнулась легко и, стукнувшись о стену, выпустила из щелей облако светло-коричневой пыли и сильно перекосилась. Ярыга вошел в сени и толкнул дверь пяткой, закрывая за собой.

– Кого там нелегкая несет? – послышался из избы недовольный голос, слишком твердый для женского и слишком высокий для мужского.

– Судьбу хочу узнать, – ответил ярыга, не уточняя, чью именно.

Первое, что он увидел в избе, были зеленые, сверкающие глаза, которые уставились на него из красного угла: там на полочке, где истинные христиане ставят иконы, сидела черная кошка. Она издала звук, больше похожий на карканье, и закрыла глаза.

У печи, вытирая красные, будто с мороза, руки о повязанный поверх поневы грязный. передник, стояла маленькая горбатая женщина с опухшим, сырым лицом, будто водой опилась, длинным крючковатым носом и птичьей грудью. Голова была склонена к правому плечу, но оба глаза, черные, с красными, припухшими веками, находились на одной высоте отпола. Они пробежали по гостю снизу вверх, задержавшись на зашитой прорехе. Горбунья сунула руки под передник, сложила их на животе.