Ящер 3
Шрифт:
К счастью, я тоже знаю. Хагстрем останавливается в «Регент-Беверли-Уилшире», лучше известном жителям других городов и стран как тот самый отель, где Джулия Роберте и Ричард Гир снимались в «Красотке». Один мой знакомый агент по имени Брайан заверил меня, что Джулия Роберте – стегозавр, хотя, глядя на ее гибкое тело, в это трудно поверить. Согласно Брайану, все до единого в Голливуде динозавры, однако их биографы держат это в секрете, выдавая вполне правдоподобные на вид истории про их млекопитающих предков. И все же пасть Джулии с головой
Хагстрем исчезает в отеле, а я паркую машину в боковой улочке неподалеку от автостоянки для постояльцев «Уилшира». Уладив свои долги с ребятами из агентства, я подобрал себе еще один «линкольн», и, хотя это подержанная модель, на несколько лет старше моего последнего «линкольна», она по-прежнему ходит так, что любо-дорого. Я заказал тонированные стекла – 2 процента сверх легального лимита (все верно, я живу на краю), – и этих стекол вполне хватает, чтобы надежно меня скрывать, когда мне это требуется.
Не прошло и десяти минут с тех пор, как он вошел в отель, а Нелли Хагстрем уже вышагивает из вращающихся дверей «Регент-Беверли-Хилтона» и садится в лимузин. Я завожу мотор «линкольна» и вталкиваюсь в транспортный поток позади него, заботясь о том, чтобы нас разделяло несколько машин. Это нетрудно – через каждые десять футов какой-нибудь кретин меня подрезает. Интересно, когда с современных машин поснимали сигналы поворота? Должно быть, в то же самое время, когда решили раздавать водительские права слепым.
Кстати, о водительских правах. Все лимузины Лос-Анджелеса получают свои разрешения путем сложного и высокотехнологичного процесса, известного как «выплата уймы бабок». В результате вышеупомянутого процесса каждому лимузину выдается специальный номер TCP, который в целом обозначает то, что данный конкретный лимузин имеет право развозить народ по городу и подавать этому народу столько крепких напитков, сколько он захочет. Однако, преследуя машину Хагстрема, я не заметил там никакого номера TCP. Это означает одно из трех…
Первое; номер попросту отвалился. Такой вариант почти невозможен, поскольку для присобачивания номера используется особый клей, такой зловредный, что он никуда не денется даже после того, как двадцатимегатонный ядерный взрыв обратит весь остальной мир в радиоактивные пары. Когда черный день наконец наступит и радиация плотно окутает планету Земля, автострады Лос-Анджелеса по-прежнему останутся загажены только тараканами и прямоугольничками с гордыми надписями: «МОЙ СЫН – ОТЛИЧНИК».
Второе: компания владельцев лимузина не имеет лицензии. Такой вариант возможен, но маловероятен. Штрафы очень солидны, и наказание выходит куда круче возможных выгод. Большинство просто глотает горькую пилюлю и платит взятки, после чего отыгрывается на своих клиентах.
И наконец, третье – вариант, на котором я настаиваю: это частный лимузин. И это значит, что Хагстрем уже пустил в ход свои связи здесь, в Лос-Анджелесе, поскольку
Несколько минут спустя я звоню по мобильнику в «Правду-Матку», и, после мелких заморочек с автоответчиком, мне удается достучаться до Кэти, секретарши Тейтельбаума.
– Привет, это Винсент.
Кэти – мелкое млекопитающее мышиного облика, чертовски ровное и холодное почти со всеми, кто входит в дверь. Но когда Кэти слышит по телефону мой голос, ей невесть как удается заморозиться еще на градус-другой.
– Его нет.
– Я звоню не мистеру Тейтельбауму, – говорю я ей. – Сатерленд там?
– Я не телефонистка…
– Я знаю, но она вышла…
– Подождите.
Дожидаясь Сатерленда, я кручу ручку радиоприемника. Большинство станций, на которые я напарываюсь, вещают на испанском, и хотя я не прочь послушать самую малость сальсы, болтовню латиносов по радио я с некоторых пор выносить решительно неспособен. Дело здесь не только в том, что я не понимаю слов, – меня тревожит, что они говорят обо мне.
– Вперед. – Голос на том конце линии. Простофиля Сатерленд.
– Вперед? Почему «вперед»? Почему не «назад»?
– А, Винсент, рад слышать. Не знаю. Я просто пробую разные варианты. Тебе не нравится?
– Послушай, Сатерленд. – Я вздыхаю. – Мне нужно, чтобы ты проверил один номерной знак. – Я отчеканиваю цифры и буквы, объясняю, что именно мне от него нужно, причем до самой последней детали, потому что Сазерленду ни в коем случае нельзя позволять думать самому. Когда это в последний раз произошло, я заполучил кусок ржаного хлеба из непросеянной муки вместо нормального, и весь мой бутерброд оказался непоправимо загублен. Не могу поверить, что Сатерленд – вице-президент «Правды-Матки», а все потому, что он женился на сестре своего начальника. Похоже, я все эти годы не с теми, с кем надо, спал.
– Нет проблем. Кстати, еще раз спасибо за то задание в Инглвуде…
– Вот что, Сатерленд, – перебиваю я. – Номерной знак. Живо. Прямо сейчас.
Слышно, как он что-то недовольно фырчит, затем по линолеуму «Правды-Матки» шаркают его тяжелые ботинки. Стук пальцев по клавиатуре – очень рад, что он знает, как обращаться с компьютером, по крайней мере на поверхностном уровне. Проходит еще какое-то время, и Сатерленд снова на линии.
– Не могу найти, – говорит он.
– Ты правильно все напечатал?
– Да нет, я не об этом. Я программу не могу найти. Знаешь, у нас тут эта новая компьютерная система.
Эту новую компьютерную систему они три года тому назад получили. Громадным достижением Сатерленда стало то, что он за это время выучился «грузиться», как он сам это называет. Так что я беру недоумка за киберруку, шаг за шагом инструктируя его, как проверить номерной знак в системном реестре управления автомобильным транспортом, и довольно скоро он уже получает нужную мне информацию.