Ящер 3
Шрифт:
– Ну да, и все они в Норуолке за баккару садятся.
Вот тебе и раз. Я чую, как вокруг нас скапливается толпа. Дружки Хагстрема несомненно его поддерживают. Я разворачиваюсь, стараясь сохранять сталь в глазах и неподвижность во взоре. Если пути наружу мне уже обманом себе не выторговать, быть может, мне удастся удержать их на безопасном расстоянии при помощи нескольких подходящих усмешек.
– А в чем проблема? – спрашиваю я. – Ты проиграл, я выиграл. Простая удача в картах.
Я не могу оторвать глаз ото лба Хагстрема – от сморщенного шрама, корежащего кожу у него
– Ты за мной следишь?
– Ага, – фыркаю я. – Именно этим я и занимаюсь. Мне больше делать нечего, кроме как за тобой следить. – Хмыкнув, я разворачиваюсь на табурете и делаю еще один глоток газировки.
– Что? Ты ко мне спиной повернулся?
– Получается так, приятель.
Прежде чем я успеваю понять, что происходит, пара коллег Хагстрема уже держит меня за руки. В следующее мгновение я сдернут с табурета и брошен на посыпанный опилками пол «Морской хибары», присоединяясь к россыпи шелухи от арахиса и пролитому пиву. Ударившись о пол, я на секунду лишаюсь дыхания, поле зрения искажается, мир переворачивается с ног на голову.
Ботинок Хагстрема – темной кожи, до блеска отполированной – миг спустя опускается мне на шею, давя не на человеческое дыхательное горло, а чуть ниже, где находится слабое место диноса. Этот парень неплохо изучил анатомию.
Нажим. Не вдохнуть. Это уже интересно.
И интереснее всего – не придет ли мне на помощь бармен или еще кто-то из обслуги. Впрочем, очень скоро я понимаю, что это тот тип заведения, которое гангстеры опекают именно по той причине, что бармен и обслуга становятся слепоглухонемыми в те самые моменты, когда им следует таковыми становиться.
– Ну что? – говорит Хагстрем, возвышаясь надо мной, явно довольный своей небольшой победой. – Может, еще раз ко мне спиной повернешься?
Он начинает еще сильнее давить ботинком, и вдруг я понимаю, что весь воздух из меня выходит, а нового вдохнуть ни в какую не получается. Я размахиваю руками, пытаясь подняться, но те же два олуха, что бросили меня на пол, внезапно падают на колени, буквально пригвождая меня к опилкам. Рычага у меня нет – и выбора тоже.
– Погоди… – пытаюсь сказать я, но наружу выходит лишь невнятное бульканье. – Погоди…
Но Хагстрем меня не слушает. Его размытая фигура плавает перед моими вдруг заслезившимися глазами, шрам на лбу дергается туда-сюда, губы кривятся в болезненном совокуплении ярости с радостью. Ноги мои слабеют, руки – вялые отростки в крепкой хватке дружков Хагстрема.
И в тот самый момент, когда мне уже кажется, что все куда-то уходит – и вдохи, и звуки, и запахи, – в тот самый момент, когда ботинок Хагстрема опускается еще ниже, – в тот самый момент, когда с моей жизнью вроде бы все кончено, когда я вытираю руки о салфетку экзистенции и навсегда покидаю этот ресторан, в тот самый момент, когда я понимаю, что все равно нет никакого смысла…
Нажим вдруг исчезает. Какое-то мгновение мне кажется, что я просто загнулся, хотя в раю вряд ли воняет месячной давности тунцом.
– Поднимите его, в темпе. – Этот голос из далекого прошлого только что рассказывал историю о том, как начинающий гангстер протирал губкой шипы большого
Я чувствую, как чьи-то руки поднимают меня и усаживают обратно на табурет, хлопают по спине, поддерживают мое обмякшее тело в равновесии. На это уходит немалое время, но все же вскоре я оказываюсь способен вернуться в телесную оболочку, восстановить контроль над своими конечностями. Они гудят, и их словно бы кто-то колет маленькими иголочками.
– Ты в норме? – спрашивает тот голос.
– Угу.
– Ты уверен?
– Угу, – повторяю я, глядя на широкое лицо мужчины, который только что спас мне жизнь, если не достоинство, – и не ловлю ничего, кроме воздуха. Наконец я позволяю своему взгляду передвинуться на несколько футов и примечаю холеного малого, пристегнутого к инвалидной коляске с электромотором. Голос его по-прежнему мне знаком, а облик – нисколько. Раньше я никогда этого парня не видел. – Твоего чувака малость занесло, но я в норме.
– Нелли немного на взводе, – говорит он, кладя ладонь мне на плечо и поддерживая меня в равновесии. Постепенно у меня в голове появляются какие-то ощущения, ноздри начинают фурычить, отметая в сторону запах рыбы и пытаясь уловить намек на персону моего нежданного спасителя. – Но если тебе уже лучше…
– Все хоккей.
Мужчина нажимает на кнопку своей инвалидной коляски и разворачивается, готовясь отбыть. Но пока он собирается уезжать, я вижу, как внезапная вспышка мысли скользит по его лицу, освещая глаза, бороздя морщинами лоб. Тогда он опять разворачивается ко мне, ноздри его раздуваются, грудь сильно вздымается. В тот самый миг, когда он чует меня, я чую его, и внезапно у меня в голове выскакивает картинка в картинке, целый ряд снимков, которые много лет сидели глубоко в мозгу.
Лимон с медью. Азиатский мальчонка проходит по полю, то и дело подбрасывая монетку.
– Джек? – невольно спрашиваю я. Имя слетает с моих губ прежде, чем я успеваю его остановить.
И мужчина – чьего лица я никогда раньше не видел, и все же которого я знаю так близко, как никого на всем белом свете, – широко ухмыляется и разводит руки, чтобы заключить меня в беспредельные медвежьи объятия.
– Винсент Рубио, – мурлычет он, прижимая мое лицо к ткани своей рубашки, обхватывая мой затылок, гладя мои волосы, как будто я потерявшийся ребенок, которого внезапно нашли. – Даже не знаю, поцеловать мне тебя или убить.
– Джек…
– Тсс, сиди смирно. Дай-ка мне все обдумать.
6
Лос-Анджелес – вообще-то не лучшее место, чтобы заводить себе друзей. По крайней мере, в последнее время. Расспроси местного жителя про его соседей, и в шести случаях из десяти он не скажет тебе их фамилий – тут все дело в том, что на почтовых ящиках очень мало обозначений. В восьми случаях из десяти он не скажет тебе их имен. А если скажет, то лишь потому, что почтальон как-то раз доставил посылку или конверт не по тому адресу. В девяти случаях из десяти это его просто никак не волнует.