Ящик Пандоры

Вербер Бернар

– Ты в порядке, Рене?

Что, если во всем признаться? Это же она потащила меня на представление. Кому меня понять, если не ей?

– Ты взял и удрал с баржи! Я пыталась тебя окликнуть, но ты не отозвался. Вот твоя куртка, ты ее забыл.

Она достает из пакета его бежевую куртку.

Да, все ей выложить. Облегчить душу. Она ведь мне друг, настоящий друг.

Это воспоминание очень тяжело носить в себе. Мне полегчает, если я поделюсь с ней своими угрызениями совести. Может, она

меня подбодрит, посоветует пойти в полицию и во всем сознаться. Может, даже пойдет туда со мной. Она всегда была рядом в трудные моменты. Знаю, она не подведет.

– Я…

Договорить невозможно.

…убил человека.

– Я выставил себя чудовищем при сотне зрителей, я должен был показаться им смешным. Это был очень болезненный момент.

– Не преувеличивай. Может, ситуация и была неловкой, но это всего-навсего гипноз. Зрелище. Помнишь, перед тобой мужчина стоял на четвереньках и изображал собаку, женщина сказала, что в зале сидят похитившие ее инопланетяне, еще одна, не сгибая спины, удержала равновесие между двумя стульями. Гипноз есть гипноз. Никто тебя не осуждал. Все понимали, что присутствуют при новом эксперименте с участием человека, храбро согласившегося на роль в представлении. Вот и все.

Он следит за дверью, из которой могут появиться полицейские, но видит только других учителей, отдыхающих после первой в учебном году встречи с учениками.

– Я должен кое-чем с тобой поделиться, Элоди. Теперь я знаю, почему люди не помнят свои прежние жизни. Потому что прежняя жизнь может испортить нынешнюю. Побывав в шкуре солдата Первой мировой войны, я… В общем, я здорово понервничал.

– Я видела.

– У меня была бессонная ночь.

Она вопросительно приподнимает бровь:

– Только не говори, будто веришь, что действительно пережил одну из твоих прежних жизней, Рене!

– Буддисты в это верят. И древние греки верили.

– Мистические писания возрастом более двух тысяч лет!

– А Талмуд? Сейчас найду. Вот! Перед выходом новорожденного из материнского чрева ангел касается его верхней губы и говорит: «Забудь», чтобы дитя не тревожили воспоминания о его прежней жизни. От этого прикосновения ангела остается след – выемка между верхней губой и основанием носа, которая так и называется – след ангела. Потому мы и не помним свои прежние жизни: чтобы они не травмировали нас в нынешнем существовании.

– Как мило! Но это всего лишь легенда.

– Из-за этого регрессивного гипноза я пересек запретную границу. Оттуда вылезло… чудовище. Теперь оно сидит во мне, и я над ним не властен.

Коллега, учитель-естественник, пристально на него смотрит, не понимая, шутит он или говорит серьезно. Она хочет что-то сказать, но передумывает.

– Сходим за едой, – предлагает она.

Они встают в хвост очереди. Элоди пытается сменить тему:

– Как ты поладил с новыми учениками?

– Не знаю, как сформулировать первое впечатление… Давай попробую: они слышат, но не слушают, видят, но не смотрят, знают, но не понимают.

– Здорово же ты разочарован! Я тебя не узнаю. Ты говоришь как старый реакционер.

– Признаться, сегодня утром я испытывал больше напряжения, чем в это

же время год назад. У меня впечатление, что я занят никому не нужным делом. Что ученикам ничего не интересно. Мне становится трудно их выносить, потому что у меня не получается их учить. Мы растим себе на смену поколение неучей и профанов. Они отбарабанивают программу, все то, что слышат в новостях и от родителей, в рекламе, в интернете, но совершенно лишены собственных мыслей, не имеют ни малейшего желания развивать собственное понимание. Им подавай готовые мысли, они охотно их присвоят. Это, знаешь, как фастфуд: быстрая уже прожеванная мысль, безвкусная, зато усваивается на раз-два.

– А вот и нет. Среди учеников есть замечательные, они внимательны и умны. Ты сам мне говорил в прошлом году, что некоторые, которых ты сначала считал тупицами, потом прыгнули выше головы, – напоминает Элоди.

– Хорошие ученики попадаются, согласен, а вот выйдут ли из них хорошие люди, еще неясно. Представь, им даже непонятна польза самостоятельной мысли! Они довольствуются повторением того, что им говорят, чтобы сдать экзамены. Только об экзаменах и думают, а на то, что происходило с их предками, плевать хотели. Они не соображают, что я учу их истории их же пращуров.

– Надо будить в них природное любопытство, это и есть наше ремесло. Наша задача – найти способ их заинтересовать.

Девушка на раздаче предлагает Рене квашеную капусту, он кривится и ищет что-нибудь другое.

– Расхотел? – удивляется Элоди.

– Представь, да! После того как я побывал в шкуре Ипполита, у меня отвращение ко всему, что имеет хоть какое-то отношение к германскому миру.

Она берет пиво, он – бутылку красного вина.

– Во мне появилась агрессивность, какой раньше не было, какой-то прилив тестостерона. Прямо как у солдата в разгар сражения! Это во мне засело, такое чувство, что я и впрямь воевал на той войне. Наверное, это и мешает мне уснуть.

Они возвращаются за свой столик и молча едят. Потом Элоди предлагает выпить кофе снаружи, чтобы она могла покурить.

– Ты какой-то не такой, Рене. Меня поразили эти твои речи о молодежи. Не подозревала в тебе такого цинизма!

– Мне нехорошо, Элоди. Такое ощущение, что вся моя жизнь разом рухнула.

– Из-за того, что случилось вчера вечером?

– Хотелось бы мне, чтобы этого вечера вообще не было!

– Я не верю в предшествовавшие жизни, зато верю в силу убеждения.

Молодая блондинка кладет ладонь на руку Рене и подмигивает.

– Мы с тобой давно друзья, но ты никогда по-настоящему не интересовался мной, Рене. Расскажу-ка я тебе о своем детстве. Вдруг это поможет тебе справиться с твоей теперешней проблемой?

Она отпивает кофе, закуривает сигарету и черпает в затяжке отвагу, чтобы поведать ему о своем прошлом.

9.

Подростком Элоди Теске хотела быть первой красавицей класса. Родители одевали ее как куклу, но этого ей было мало: хотелось самого красивого тела, чтобы все ей восхищались. Хотелось быть похожей на моделей с обложек женских журналов – худющих, с длиннющими ногами. Для достижения этой цели она вызывала у себя рвоту и глотала слабительное.