Ящик водки
Шрифт:
– В нашей книжке тоже до хера комментариев.
– Я думал, на тебя, на твое творческое развитие в этом смысле повлиял Ерофеев, что ты по его следам так увлекся комментариями. А он ни хера на тебя не повлиял, как выясняется.
– Нет. Я самодостаточен.
– Комментарии к Вене написал некий русский, который живет, кажется, в Японии, – видимо, у него там избыток досуга, и вот он написал такую забавную вещь. Там объясняется, что куча шуточек из книжки построена на либретто опер. Потому что Веня был страшным ценителем
– А мы с тобой какие писатели – андеграунд или не андеграунд?
– (Вздох.) Я думаю, сука, неформатные в основном, как верно заметил по нашему с тобой поводу господин Парфенов.
– …отлученный от телевизора.
– Да… Исповедальная проза – помнишь, ляпнул кто-то? И это – про «Ящик водки»!
– Да. Исповедальная. Ха-ха!
– Сейчас же застой в литературе, а тут мы… Так вот, читал я про Веню книжку одной дамы, которая считалась его официальной любовницей, при наличии жены. Жена это все терпела, поскольку Вене объявили, что у него рак гортани…
– Я помню с ним интервью, когда он какой-то прибор прислонял к горлу и говорил.
– …и жена так рассудила: раз человеку все равно на днях помирать, месяцы его сочтены – так чего уже херами мериться с любовницей, пусть она приезжает иногда к умирающему… И она допустила эту любовницу, которая пописывала чего-то и сделала маленькую книжечку про последние дни Ерофеева – бесценный документ. И я читал вот эти все жуткие сцены тем не менее между бабами, разборки. Одна говорит: это благодаря мне он стал великим. Другая спорит, тянет лавры на себя… А сам он ругался матом, то одну гнал, то другую.
– А он стал великим?
– Веня? Я понял, тебе он не очень как-то нравится, а мне – так дико симпатичен.
– Нет, ну вот эта формулировка – симпатичен – она изначально предполагает отсутствие величия. Симпатичен ровно потому, что он ровен нам.
– Симпатичен – это для меня круче, чем великий.
– Да? То есть, условно говоря, Чехов тебе более симпатичен, чем великий?
– Да. Если ты мне симпатичен – значит, это для меня круто. А если я о тебе не думаю, то ты мне по херу.
– Если говорить о русском языке, то я понимаю, что никогда не смогу писать, как Чехов.
– Какие твои годы!
– Мне столько лет, во сколько Чехов уже умер. Поэтому это исключено.
– Но Лев Толстой в твои годы был еще мальчиком.
– А Лев Толстой с точки зрения инструментария был довольно слабый. Пушкин был сильный, но он тоже уже умер. Лермонтов был сильный, но он тоже уже умер. Я остался один.
– Ты забыл, что я, б…, еще жив.
– Ты не дорожишь русским языком. Я
– Да? Невнимательно ты читаешь меня, – ответил классик классику.
– А Бунин, да, еще жив был. Сколько лет ему было, когда он умер?
– 72, что ли.
– Вот. Писал по-русски. Горький. Горький, кстати, неплохо руководил русским языком.
– Горький смазался как-то весь от своего большевизма – он, как Ходорковский, вернулся с Запада за каким-то хреном.
– Ха-ха! Это ты сейчас выдумал?
– Конечно.
– Ему приставили девушку-кагэ-бэшницу.
– Обоим, Горькому и Ходорковскому, сказали: мы ваши активы поставим на службу рабочим и крестьянам. Только Ходорковского всерьез законопатили…
– А Горького хотя и отправили на Беломоро-Балтийский канал, но в ознакомительную поездку.
– Я читал, что он кого-то освобождал там.
– Да ладно!
– На канале.
– Все это детский лепет. Чистым мудаком был. Старый идиот: из Соррен-то приехал в Москву!
– А ты бы в 37-м не поехал из Сорренто в Москву?
– Нет.
– А я вот в Сорренто не был, поэтому мне трудно говорить о том, какое бы я принял решение.
– Да, действительно. Мы говорим в разных весовых категориях.
– А в Москве, в отличие от Сорренто, я бывал. Вчера буквально там был. Да… И Веня в Сорренто не был. При том что он уже был велик на тот момент конца советской власти. Его книги издавались по всему миру, уже реально какие-то бабки ему присылали. Он выступал в ЦДЛ. Естественно, его куда-то звали на Запад. Не только выступать, но и сделать операцию на горле, чтоб он еще пожил. Так представляешь, ему наши не дали визу выездную!
– Да? Вот прелесть.
– Сказали: вы, Веня, подохнете здесь. На Запад мы не пустим вас делать операцию! Представляешь? И он жил и умирал ровно с тем вот, что чекисты не пустили его на продление жизни на Запад.
– А с другой стороны, сейчас бы исписался весь…
– Он вообще писал мало.
– Он был бы вторичен. Его бы везде возили как живого классика. Он был бы пустой, как бубен шамана.
– А кого возят из живых классиков?
– Войновича, например.
– А Битова что-то не возят.
– Евтушенко зато возят. И Плисецкую. Куда-нибудь в Экибастуз, с творческими вечерами. И местная интеллигенция на них там ходит вся.
– Так скоро и мы начнем в Экибастуз торить тропинку.
– Ха-ха! Так бы и Веничка ездил. Абсолютно правильно кагэбэшники поступили.
– Ну, они всегда поступают почему-то правильно.
– Вот, они сделали из него мученика. Сейчас уже роль литературы упала. Ну писатель – кого это е…ёт? В общем, никого.