Ясные дали
Шрифт:
— Кто из наших ребят остался на заводе?
— Почти все. Уехали только вы трое, Лена да еще Иван Маслов. Тот в деревню свою укатил, на Волгу. Отпустите, говорит, Сергей Петрович, сил моих нет жить здесь. Сейчас в колхозе работает. Пишет, что доволен, счастлив. Вас вспоминает в каждом письме… Фургонов у нас в знаменитостях ходит, стахановец, портрет его висит возле проходной на Доске почета. Но все такой же дикий, вспыльчивый, как и был. Его и зовут — Фургон с порохом. Слышал, жениться собирается… — Сергей Петрович налил в блюдце
Никита тоже усмехнулся, только принужденно, грустно.
— Все хорошие девушки достаются почему-то другим, а плохая вроде камня на шее — ко дну потянет. — Он вздохнул и сознался: — Мне теперь долго ходить в холостяках…
— Почему теперь?
Никита свел брови, жалея, что проговорился:
— Да так как-то…
Сергей Петрович не стал расспрашивать, поняв, что с ним произошло что-то неладное; он взглянул на меня:
— А у тебя, Дима, этот вопрос, вопрос сердца, тоже не решен?
Мне вспомнилась история Никиты с Тоней.
— А у кого он решен?
— У Сани, например.
— Пример нетипичный.
— Разве преданность своему чувству — нетипична? — спросил Сергей Петрович. — Нетипично, пожалуй, другое…
Кочевой встал и в беспокойстве начал ходить от окна к двери и обратно. Дубровин с любопытством взглянул на меня:
— С тобой учится Нина Сокол. Надеюсь, ты с ней знаком? Как у нее дела?
Мне казалось, что он знает все и обо мне, и о Нине, и о Тайнинской, и, конечно, осуждает меня: в глазах его я выгляжу мелким, ничтожным. Я нагнулся над чашкой — стыдно было взглянуть ему в лицо.
— Мы ее все знаем, — выручил меня Никита. Саня круто повернулся, заговорил оживленно:
— Исключительная девушка! Умница. И талантлива. А какие у нее глаза… Я убежден, что она будет большой артисткой, если не Ермоловой, то Комиссаржевской… Женщины такой души редки. — Он покосился на меня черными блеснувшими глазами, огорченно махнул рукой: — Эх, да что говорить!..
Сергей Петрович встал из-за стола, оправил гимнастерку, провел ладонью по жидковатым русым волосам; он предстал перед нами таким, каким мы привыкли видеть его там, на заводе, — суровым и требовательным.
— Возможно, и нехорошо, что я заговорил с вами об этом. Но предупредить вас обязан. Влюбляйтесь, мучайтесь, страдайте, вызывайте друг друга на дуэль, но в отношениях к женщине, в любви, будьте честными, мужественными. Не скользите по поверхности, не порхайте по цветочкам — это убьет всякие чувства. Любовь — не забава, запомните это, пожалуйста, она занимает у человека немалую долю жизни. — Он опять взглянул на меня, и мне хотелось встать, ответить
«Нет, я не забавляюсь. Я мучаюсь — чувство мое раздвоилось».
Мне приходилось встречать в лесу сосны, которые на определенной высоте разветвляются и идут вверх двумя ровными стволами, необычно, уродливо и в то же время естественно. Вот и любовь моя росла так же, двумя стволами на одном корне… Нина, чистая и вдохновенная, нравилась мне бесповоротно. Я знал, что она лучше Ирины, требовательней, устойчивей. Но и в Ирине, если отбросить ее капризы, жеманство, было что-то привлекательное, непосредственное; с ней было весело, остроумие ее покоряло… Как это объяснить другому человеку?
Сергей Петрович молчал задумавшись. Никита допил чай и, отойдя к двери, приоткрыл ее, намереваясь закурить. Но, взглянув на часы, спрятал папиросу в пачку и подступил к Сергею Петровичу.
— Я в партию вступаю, Сергей Петрович, — сказал он глухо, сдерживая дрожь в голосе. — Просить вас хочу: дайте мне рекомендацию…
Мне показалось, что на глазах у Сергея Петровича блеснули слезы. Он рывком притянул Никиту к себе, крепко прижал к груди, прошептал:
— Дорогой мой… — потом отстранил его, отвернулся к окну.
С минуту постоял так, глядя на узоры огней города и чуть покачивая головой.
— А я вас все считаю мальчишками, — заговорил он негромко и растроганно. — Не могу отделаться от этой нелепой мысли… А вы уже взрослые люди, мужчины. Рассчитывайте на меня… Ничего не пожалею для вас. Помогу, подскажу, посоветую, как умею… Только будьте мужественными и честными…
Заявление Никиты и для меня явилось неожиданным, и меня тоже охватило волнение и гордость: ведь он наш друг, мы вместе росли, только он тверже нас, взрослее, уверенней…
— В величайшее время мы живем, ребята, — сказал Сергей Петрович с воодушевлением. — Далеко шагнет наша страна, если, конечно, не задержат… — Лицо его омрачилось. — Война подбирается, вот беда. Посмотрите: японцы напали на Китай; фашизм расправляется с Испанской республикой; Гитлер захватил Австрию, топчет Чехословакию. Куда он двинет теперь свои железные орды — на восток или на запад? Пока неизвестно. Ясно одно: на этом он не остановится…
Я отчетливее осознавал, что все, чем мы живем, мельчает перед теми громадными событиями, которые надвигались неотвратимо, как тучи.
Нина остановила меня во дворе, у выхода из школы. Она прислонилась спиной к стене, точно боялась упасть, и, глядя на носки своих туфелек, сказала как бы по необходимости:
— Завтра у меня день рождения. Я пригласила Никиту и Саню. Сергей Петрович велел и тебя позвать. — Помолчала немного, теребя в руках портфельчик, добавила: — Только не думай, пожалуйста, что это обязательно. Можешь не приходить, если не хочешь…
Это был шаг к перемирию. Я поспешно согласился: