Ястреб и голубка
Шрифт:
Повинуясь легкому нажатию маленьких рук Ларксонг, он перевернулся на спину, чтобы дать ей возможность заняться мускулами широкой груди и живота, а потом пройтись волшебными пальчиками вокруг его чресел. Меню эротических наслаждений, которые она могла предложить, отличалось редкостным разнообразием, однако сама она всегда оставалась кроткой и безучастной. В искусстве сладострастия Ларксонг, бесспорно, была знатоком, и, однако, чем дальше, тем больше Шейном овладевало разочарование, ибо он так и не сумел добиться от нее хоть мало-мальски
Шейн мягко отвел ее пальцы и встал со скамьи. Протянув в ней руку, он только и вымолвил:
— Иди ко мне, Ларксонг.
Себастьян Хокхерст выглядел таким слабым, что, казалось, жизнь в нем едва теплится.
Однако больной собрался с последними силами, чтобы обратиться к сыну с делом огромной важности.
Когда отец сумел высказать, чего именно он ожидает от сына, Хока это одновременно и раздосадовало, и позабавило; он просто не смог отнестись к отцовской воле с должной серьезностью.
— Жениться? У меня и в мыслях нет ничего подобного! — от души расхохотался он.
— Хок, тебе двадцать восемь. Давно пора остепениться. — Отец начал терять терпение; его едва слышный голос зазвучал сердито. — Брак оказал бы на тебя благотворное влияние.
Одному Богу известно, как это тебе необходимо! Я желаю, чтобы ты женился до того, как унаследуешь титул.
— А вот я совсем не желаю, — беспечно ответствовал сын. — Вы же не можете женить меня насильно.
Улыбкой он постарался смягчить резкость своих слов.
— Могу и заставлю, коли будет такая нужда! — просипел Себастьян Хокхерст.
Хок приподнял черную бровь, как бы вопрошая, что отец имеет в виду.
— После моей смерти титул лорда Девонпорта переходит к моему наследнику… Законному наследнику…
Он выразительно позволил словам повиснуть в воздухе.
Хок был настолько поражен, что не сразу смог нарушить молчание.
— Ты давно узнал? — тихо спросил он.
— О чем узнал? О том, что твоим настоящим отцом является этот ирландский дьявол О'Нил?
Хок испугался было, что отца от чрезмерного возбуждения хватит новый удар, но, вопреки ожиданиям, тому явно полегчало: он улыбнулся, и лицо его осветилось глубокой любовью к сыну.
— Я знаю об этом уже почти два десятка лет. — Он покачал головой, вспоминая прошедшие годы. — Мы отправили тебя учиться в превосходную школу близ Лондона… для юношей благородного звания… В то лето тебе исполнялось девять или десять лет, и я ужасно скучал по тебе. Я приплыл в Лондон по делам и отправился в школу навестить тебя… Вот тут-то я и узнал, что ты никогда не проводил в школе летние месяцы. Я был сбит с толку, ошарашен… Я всех поставил на ноги, чтобы узнать, где тебя можно найти. След привел в Ирландию… к О'Нилу.
Шейн протянул руку и крепко сжал отцовское плечо.
— Хотелось
Себастьян покачал головой.
— Для меня самым тяжелым было не то, что Джорджиана мне изменяла: она редкая красавица, а разве нашлась бы женщина, которая смогла бы устоять против такого неистового ирландца, как О'Нил? Нет, самым ужасным было другое: моего любимого первенца… не я произвел на свет. Каждое лето она отправляла тебя к О'Нилу, и я решил: пусть и впредь все остается по-прежнему. Разве не имел он права видеть, как ты растешь и превращаешься в мужчину? А ты… разве ты не имел права знать своего кровного отца и видеться с ним?
Шейн был тронут до глубины души.
— Ты всегда был самым великодушным человеком на земле. Ты простил мою мать и не возненавидел меня, — в его словах звучал не вопрос, а утверждение.
— Это было вовсе не великодушие, а обыкновенный эгоизм! Я не собирался отрезать себе нос, чтобы лицу было больно. Разве нашлась бы в мире женщина, которая заменила бы мне твою мать? И где я нашел бы такого ладного удальца-сына? Я же лопался от гордости, глядя на тебя! — Он слегка ухмыльнулся. — И я всю жизнь лелеял надежду, что может быть… пусть только может быть… ты все-таки был зачат от моего семени.
Шейн устыдился собственной черствости.
Как мог он отказать умирающему отцу в последней просьбе? Как мог он повести себя столь неблагородно перед лицом такого высочайшего благородства?
— Так что, сам видишь, — грош цена всем этим разговорам насчет того, что я лишу тебя титула… но, Хок, ты скрасил бы мои последние дни, если бы дал слово, что скоро женишься.
— Женюсь, слово чести… если найдется женщина, которая возьмет меня в мужья! Но откуда у тебя такая уверенность, что брак убережет меня от напастей? — шутливо осведомился Шейн.
Себастьян Хокхерст поморщился.
— Этот сукин сын О'Нил… я знаю, ты снабжаешь его деньгами… оружием… и что хуже всего… сведениями. Я смертельно боюсь, что он доведет тебя до виселицы, и все это, разрази его гром, во имя освобождения Ирландии! — Он с трудом дышал. — Когда я был в Лондоне, мне вот что пришло в голову: не следят ли за тобой ищейки Уолсингэма? Пришлось чертовски потрудиться, чтобы дознаться, так ли это… Пока — нет… вот все, что удалось выяснить. Но подозреваю, что на О'Нила у него собрано толстое досье.
Хок поспешил разубедить отца.
— У них множество шпионов по всему миру — в Голландии, Италии, Франции, Испании; и в тех странах король ветры пустить не успеет, как у нас уже это становится известно.
Но Ирландия… тут разговор совсем особый.
Когда речь идет об Ирландии — они рыщут в сплошном тумане, и все их ищейки оказываются бессильны.
Лицо Себастьяна исказилось судорогой, и Хок встревожился:
— Оставь, отец, не терзай себя.
Себастьян, покачав головой, вернулся к тому, чего хотел добиться: