Явление. И вот уже тень…
Шрифт:
— Нужно всегда трепетать. И даже признать, что вам он не принадлежит. И не вы его придумали. Вам его дали, он пришел к вам от кого-то другого. А вы забываете это, забываете, что всего лишь повторяете то, что было вам дано. Спесивые, смешные попугаи, восседающие на насесте самодовольства!
— Подобное отречение смешно.
— Я не отрекаюсь — я принимаю.
Невозможный диалог. Ана окунулась в нечто новое, в существо, составленное из себя самой и замкнутое, подобно вещи в себе. И только моя терпимость и, конечно же, склонность к поиску, моя неуверенность, мечтательность позволили мне этот обмен словами: одна истина игнорирует другую — это ясно,
— Но, Ана, это же все абсурдно. Я думаю, нет нужды напоминать вам о том, что открыла нам наука, такая, как биология, ну, и все остальные. Глупо напоминать вам об этом, ведь это уже стало нашей плотью и кровью, нашей очевидностью. И просто смешно. Но существует внутреннее равновесие, существует твердая уверенность, что человек человечен.
— Я все это знаю и не собираюсь что-либо этому противопоставлять. Знаю только то, что вижу. Что-то примешалось к моей крови и уже стало моей кровью. Видеть хорошо…
Дождь прекратился. В нефах заиграл свет. Золотистый факел солнца, как освещенное чудо, как причащение темного мира, мира, затопленного нашими словами, спустился с хоров в поперечный неф.
— Дождя уже нет, — сказал я. — Я могу вас проводить домой?
— Нет, нет, я предпочитаю идти одна.
До площади я ее все-таки проводил. Солнце снова скрылось за высокими тучами. Влажный холодный ветер принялся теребить зеленую листву деревьев. Вдруг мне пришла мысль спросить:
— А что по поводу всего этого сказал Шико?
Но что сказал по поводу этого Шико, мне сразу узнать не удалось. Во всяком случае, Ана на мой вопрос не ответила. Возможно, не знала, что ответить. А Шико… Но Шико и я избегали друг друга, или это я его избегал и, стараясь себя успокоить, хотел верить, что и он меня избегает. Спора я не боялся, не боялся отстаивать свою истину, но чувствовал, как в случае с Аной, что две правды, обретенные разными путями, диалога вести не могут. Бояться-то я не боялся, но… Истина ли в моих руках? А может, сомнение, не больше? Может, во мне угасло очарование человека цельного? Хотя я и сам подозреваю, что эта цельность показная. Но так или иначе, только мы с Шико увиделись не скоро. А тут еще приближались каникулы, в которые я страстно мечтал отдохнуть, сбежав от всего и всех и от своих столь разладившихся со всеми отношений.
Однако как-то утром в воскресенье Шико сам постучал в дверь моего дома. Пришел он рано, его скуластое, желтоватое лицо красноречиво говорило о проведенной без сна ночи. Утро было чудесное: яркое солнце проникало в каждую, даже крохотную щелку и наполняло дом. Шико постучал в мою дверь громко, требовательно, как представитель закона. Именно эта абсурдная идея, идея, что кто-то, облеченный властью, явился меня арестовать, пришла мне в голову. Я накинул халат и пошел открывать. Увидев инженера, я попытался улыбнуться и приветствовал его все легализующей шуткой:
— Вы? Так рано? Каким ветром? Да и ветра-то нет…
Он не ответил и, как полицейский, решительно шагнул вперед. Я оказался сзади, а когда, заперев дверь, последовал за ним, то нашел его в гостиной раскрывающим окно. Мой мозг, точно молния, пронзила мысль, что вчера на сборище комитета, которое должно было состояться (там я ни разу не был, но знал от врача Салданьи, адвоката Ногейры и самого Шико, что комитет собирается в доме Аны), что-то произошло, и очень серьезное. Ведь, когда я только что приехал в Эвору, Шико горел желанием втянуть меня в это общество. Но
— Я пришел лишь затем, чтобы узнать ваши намерения относительно вашего дальнейшего пребывания в Эворе.
Как? Не может быть! Это уж слишком.
— Видно, вы, мой друг, заблуждаетесь. Я не вхожу ни в какие группировки и никого в курсе своих дел держать не должен.
— Должны.
— Простите. Вы приходите ко мне в дом и чувствуете себя как дома, хотя этого я вам не предлагал.
— Все, что я хотел сказать у вас дома, я могу сказать и на улице.
Было совершенно очевидно, что с Шико произошло что-то серьезное и что я, как тоже было очевидно, являюсь тем, на кого можно было излить злобу. Я попытался держаться спокойно. Шико, напротив, всем своим видом показывал мне свое физическое превосходство. Крепкий, коренастый, словно отлитый из бронзы, он похвалялся силой бицепсов, которую, как я знал, частенько пускал в ход, и, как теперь было ясно, навязывал мне ответную реакцию. Инстинктивно я посмотрел вокруг себя, ища что-нибудь увесистое на случай защиты: стул, кувшин, совок для золы. Но решил сесть и закурить.
— Сядьте, Шико. Поговорим спокойно.
— Я хочу только одного, хочу слышать ответ.
— Послушайте, я часто подумываю сменить Эвору на какой-нибудь другой город. Но вот этот ваш нажим заставит меня задуматься. Я сделаю выбор сам, самостоятельно. Самостоятельно всегда лучше.
— Значит, вы признаете, что вам в Эворе оставаться неудобно?
— Возможно. Но не с ваших позиций. А со своих.
Он все-таки сел.
Я вспомнил Каролино: от сумасшествия никто не застрахован, это от бога, и мы зовем сумасшедшими только тех, кто от сумасшествия не излечивается.
— Вы знаете, до чего дошла Ана? — спросил он меня.
— Знаю. Я тут пытался заставить ее мыслить. Безрезультатно.
— Мыслить? Она же повторяет вас, произносит ваши слова.
— Но мы с Аной не влюблены друг в друга.
— Я не о том!
— И то хорошо…
— Не о том. Я о той путанице, что у нее в голове, об иррационализме, софизмах, о ее расстройстве.
Я встаю, открываю окна. Над городом и зеленой равниной разливается торжественный солнечный покой — результат победы солнца. Светлый, праздничный апрель, начало начал. Как я тебя помню, помню до боли! Я возвращаюсь к стулу, закуриваю.
— А вы уверены, что мыслите рационально?
— Уверен ли я?
— Любая рожденная мысль не от мозга, она возникает в крови. Нет чисто рациональных мыслей. Даже таблица умножения не до конца рациональна.
— Не пытайтесь меня запутать. Это не так просто. Мною управлять трудно.
Да никто и не пытается тобой управлять, самое большее — вызывает на откровенность. И Ана тут ни при чем. Твои беды — это твои беды.
— Ана все объяснила сама. Я при этом только присутствовал.