Яйцо глака. Антология
Шрифт:
— Стойте! — закричал я, выскакивая из самолета и мчась к тому месту, где на снегу лежали обломки скорлупок, как остатки погубленных ядерными взрывами планет. Я вытащил из кармана маленького Хикхофа и поставил на снег лицом к лесу.
— Идиот! — кричал мне Ле Гранф. — Назад!
В Гусиной бухте я сказал Ле Гранфу.
— Месье, вы — жертва аборта!
Пилот смотрел на меня в изумлении.
— Ты — Лаваль, предатель французского народа, никудышный летчик на вонючем самолетике!
Тут
Мне было стыдно так обращаться с Ле Гранфом, но мне требовалась встряска. После того, как меня стукнули, я почувствовал себя лучше.
Нагль помог мне подняться.
— Нагль, что ты намерен делать? — спросил я. — Вот мне бы хотелось отправиться немедленно в такое место, где растут ананасы, где солнце размером больше обеденного подноса, где во рту не исчезает привкус соленой воды.
Сказав так, я отправился на телеграф и отстучал такое послание:
ЭЛЬЗЕ МУНИШ СИРАКУЗЫ НЬЮ ЙОРК ПРЕДЛАГАЮ ОТДЫХ В ИЗЫСКАННОМ КЛИМАТЕ ТЧК ОПЛАЧИВАЮ ВСЕ РАСХОДЫ ТЧК СООБЩИ ГДЕ КОГДА ВСТРЕЧАТЬ ТЧК ЛЮБЛЮ ТЧК ГАРОЛЬД НОРТ
Отправив телеграмму, я пошел с Наглем выпить по одной на прощание.
Пока мы ждали выпивку, я извинился, уединился в мужском сортире и там, под голой лампочкой, прочел письмо «ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ».
«Дорогой Гарольд!
Храни тебя небо. Спасибо за все, в конверте ты найдешь чек на 1000 долларов. Пиши стихи.
Ниже привожу мой собственный рецепт жареного глака.
Ощипанного и выпотрошенного глака положи на сковородку, смажь сливочным маслом и положи на него несколько долек апельсина. Посыпь чесночной солью, не забудь добавить перца по вкусу, добавь нарезанной ломтиками картошки и луковицу. Предварительно разогрей духовку до 450 градусов. Готовь тридцать минут. Подавать горячим. Запивать предлагаю Гумпольдскиршнером урожая 59 года.
С наилучшими пожеланиями,
Дэвид Хикхоф».
— Ах, как это было вкусно! — закричал я. — У тебя жестокое чувство юмора, старина!
И я знаю, что теперь доктор Хикхоф, сокровищница мозгов, жонглер противоречиями, беспокойное привидение, наконец-то успокоился.
Итак, я перешел в период послеродового выздоровления, характерного повышенным настроением. Так начинается жизнь после родов.
Клиффорд Саймак
Денежное дерево
1
Чак Дойл шел вдоль высокой кирпичной стены, отделявшей городской дом Дж. Говарда
Учтите, что Дойл не из тех, кто хлопает ушами, — он себе клыки обломал в этом грубом мире. И хоть никто не скажет, что Дойл семи пядей во лбу, дураком его тоже считать не стоит. Поэтому не удивительно, что, увидев деньги посреди улицы, он их очень быстро подобрал.
Он оглянулся, чтобы проверить, не следят ли за ним. Может, кто-то решил подшутить таким образом или, что еще хуже, отобрать деньги?
Но вряд ли за ним следили: в этой части города каждый занимался своим делом и принимал все меры к тому, чтобы остальные занимались тем же, чему в большинстве случаев помогали высокие стены. И улица, на которой Дойл намеревался присвоить банкноту, была, по совести говоря, даже не улицей, а глухим переулком, отделяющим кирпичную стену резиденции Меткалфа от изгороди банкира Дж. С. Грегга. Дойл поставил там свою машину, потому что на бульваре, куда выходили фасады домов, не было свободного места.
Никого не обнаружив, Дойл поставил на землю фотоаппараты и погнался за бумажкой, плывущей над переулком. Он схватил ее с резвостью кошки, ловящей мышь, и вот именно тогда-то он и заметил, что это не какой-нибудь доллар и даже не пятидолларовик, а самые настоящие двадцать долларов. Бумажка похрустывала — она была такой новенькой, что еще блестела, и, держа ее нежно кончиками пальцев, Дойл решил отправиться к Бенни и совершить одно или несколько возлияний, чтобы отметить колоссальное везение.
Легкий ветерок проносился по переулку, и листва немногих деревьев, что росли в нем, вкупе с листвой многочисленных деревьев, что росли за заборами и оградами на подстриженных лужайках, шумела, как приглушенный симфонический оркестр. Ярко светило солнце, и не было никакого намека на дождь, и воздух был чист и свеж, и мир был удивительно хорош. И с каждым моментом становился все лучше.
Потому что через стену резиденции Меткалфа вслед за первой бумажкой, весело танцуя по ветру, перелетели и другие.
Дойл увидел их, и на миг его словно парализовало, глаза вылезли из орбит, и у него перехватило дыхание. Но в следующий момент он уже начал хватать бумажки обеими руками, набивая ими карманы, задыхаясь от страха, что какая-нибудь из банкнот может улететь. Он был во власти убеждения, что, как только он подберет эти деньги, ему надо бежать отсюда со всех ног.
Он знал, что деньги кому-то принадлежат, и был уверен, что даже на этой улице не найдется человека, настолько презирающего бумажные купюры, что он позволит им улететь и не попытается задержать их.