ЯЗЫЧЕСКАЯ СВОБОДА
Шрифт:
Где то в XII–XIII веках, когда любому более менее состоявшемуся европейском интеллектуалу стала отчетлива видна полная неспособность господствующей идеологии обслуживать как интеллектуалов, так и возрастающие запросы эволюционирующих бессознательных масс, взоры мыслящих людей все чаще и чаще стали обращаться к наследию оставленному античностью, которую иначе как "Золотым Веком" и не называли, хотя как раз период отождествлявшийся с "Золотым Веком" на самом деле был закатом в чистейшем виде. Эдуард Гиббон, — выдающийся знаток римской истории, считал эпоху Антонинов наисчастливейшим временем в истории человечества, но она была лишь звенящей тишиной перед последним боем, где существующий порядок должен был наглядно продемонстрировать свою полную несостоятельность и исчезнуть навсегда. Гиббон, впрочем, сделал такой вывод не случайно. С конца правления Антонинов в Европе больше никогда не будет столь длительного мирного времени и он видел в той эпохе то, что хотел бы видеть в его собственной, отлично понимая что это невозможно. Некий аналог времени Антонинов начнется после окончания Второй Мировой войны, но и он в настоящее время отсчитывает свои последние деньки. Время Антонинов не могло быть счастливым, поколение упадка знает что такое счастье только в лице своих отдельных представителей, да и ситуация когда несчастлив никто — тоже вполне реальна и именно она есть верный признак приближения к рубежу смены поколений. Сейчас стало модным проводить подсчеты с целью выявить количество счастливых людей в развитых странах и, что интересно, — чем выше уровень жизни в стране, тем меньше людей в ней считают себя счастливыми. Разгадка такого непонятного ординарному обывателю феномена объясняется предельно просто: за высокий уровень жизни нужно платить, причем цену весьма немалую, плюс к этому нужно многим жертвовать, реальное же счастье дается абсолютно бесплатно, что способны бессознательно почувствовать очень немногие, среди которых в подавляющем большинстве и сосредоточены все счастливые. Здесь причина погони значительной части наших современников за мнимым счастьем, причем оно выражается в весьма
Многие исследователи полагают, что когда выражение "золотой век" было вновь вытащено из исторического забвения, христианство вступило в явно осязаемый закат своего существования, ставший только вопросом времени. Подобно тому как интеллектуалы эпохи упадка Рима отвергли античную культуру, теперь пришла очередь христианской. Закат был назван "эпохой Ренессанса", хотя некоторые находящиеся в оковах восточного культа гностики, вплоть до наших дней называют ее эпохой «декаданса». [69] Нет, еще будут Гус и Лютер, Торквемада и Лойола, Савонарола и Александр IV Борджиа, Никон и протопоп Аввакум, еще будут Варфоломеевские ночи, Вормские эдикты, Реформация и Контрреформация, протестантская Уния и католическая Лига, Тридцатилетняя война, Вестфальский мир, одним словом, — много еще чего будет, но с позиции сегодняшнего дня все перечисленные особы выглядят реаниматорами, а мероприятия проводимые ими — реанимационными. С началом эпохи Возрождения христианство, пережив бурную и полную приключений молодость времен Крестовых походов, которым мы отведем целую главу, находилось в глубоком маразме и его тщетные усилия хоть и вызывают уважение (ведь сколько сил, жизней и интеллектуального потенциала было затрачено!), они, по большому счету, оказались напрасны. Хотя отметим вклад этих бесспорно высоких интеллектуалов в дело практической обработки бессознательных масс.
69
Эпоха Ренессанса вызывала едкие усмешки Льва Гумилева, усматривавшего в ней полнейшую утрату европейскими народами пассионарных инстинктов.
Разговоры о Золотом Веке популярны и сейчас. Другое дело что и подход нынче якобы сугубо научный. Совершенно очевидно и то, что вся машина идеологической обработки западного населения будет направлена на формирование иллюзии наступления золотого века, так же как несколькими десятилетиями раннее коммунистическая пропаганда пыталась представить каждый новый день как маленький шаг приближающий нас к коммунизму.
Параллельно шел и другой процесс. Многие ученые, как правило работавшие на стыке истории, философии и культурологии, а также сонмы эпигонов и просто спекулирующих на античности, пытались подыскать существующий государственный режим наиболее полно соответствующий структуре общества Эллады или Рима, а чаще — и Эллады и Рима одновременно. Подобные изыскания мы в несчетных количествах можем наблюдать в наши дни, просто сейчас они смотрятся зачастую весьма забавно, когда слышишь, как какому-нибудь вновь образовавшемуся ублюдочному марионеточному блошиному псевдогосударству, а таких в начале девяностых годов возник не один десяток, местные историки пытаются приписать ярлык «античности», как незначительные сражения, могущие быть сравнимы с дракой нескольких затасканных дешевых шлюх в еще более отстойном провонявшемся гнилью и перегаром публичном доме, приравниваются к Каннам или, если сражение совсем уж мелкое, — к Фермопилам. Ах, как хочется быть древним! Почему бы этим господам не подыскать себе более приближенные по времени аналогии? Всё, впрочем, предельно ясно: наше третье поколение возвращается к «истокам», как тот библейский пес к своей блевотине. Его самооценка всегда занижена, а теперь оно подводит итог своему существованию, но в зеркало смотреть не хочется, тем более в столь темный период, ибо по старинным поверьям от смотрения в зеркало в темноте, можно лишиться рассудка. Гораздо приятнее созерцать античное наследие и видеть в нем только те вещи, какие хочется видеть. Вариант — беспроигрышный. А саму боязнь и одновременную бессознательную неприязнь истории "новой эры" следует объяснять только общим смятением умов разной величины и идущим вместе с ним процессом необузданной переписи истории в каждом вновь образовавшемся государстве. [70] Если мы начнем отсчет с начала ХХ века, точнее — с окончания Первой Мировой войны, то количество подобных, с позволения сказать, государств еще более возрастет. И для каждого нужно создать историю, где в центре помещалось бы оно, любимое! Причем чем ублюдочнее тот или иной новый «бантустан», тем рьянее попытки напялить греческую хламиду или римскую тогу. Даже сомнительные персонажи не внесшие в прогресс абсолютно ничего и те становятся объектом «высоконаучных» споров. В самое последнее время (конец девяностых — начало нулевых годов) проглядываются особенно смелые попытки вырядиться в древнеиндийский халат, прикинувшись «индоарийцем». В XIX веке этим занималась только высшая интеллектуальная элита, — цвет любой нации; сейчас, за редким исключением, в «арийцы» с особым рвением стремятся те, кого без всякого риска можно отнести к малоценным и грязным существам материального мира. Одним словом, хобби всех "национально-мыслящих интеллигентов" последнего выпуска — "создание истории". Читать их опусы — воистину одно из самых развеселых занятий коими могут развлечь себя интеллектуалы знающие ее реальный расклад. Количество же опусов серьезно напрягает целлюлозно-бумажную промышленность новоиспеченных стран и самым прямым образом отражается на ценах «альтернативного» чтива, ибо исторические изыскания в большинстве своем датируются государством и выполняются по соответствующему социальному заказу. "Народ интересуется историей", — так сказал мне один из представителей этой братии. На подобный пассаж я и вовсе не нашел что ответить, будучи совершенно неспособным логически связать слова «народ», «интересуется», «история». Если б он сказал "народ любит пожрать", тут все было бы ясно и жестко детерминировано, как бы вы не меняли слова. "Народ любить пожрать!" "Народ пожрать любит!" или "Любит народ пожрать!" В общем, народ здесь не причем. Он вообще слабо влияет на историю, что бы тут не говорили теоретики "научного коммунизма", хотя как уже было сказано, бессознательная масса своим коллективным чутьем может предвкушать историю. В переделывании истории интеллигенты находят точку приложения своего мазохического потенциала. Находясь за "железным занавесом" они рисовали для себя будущее стран к которым имели несчастье принадлежать, но когда декорации и сценарии сменились, а действующие лица остались абсолютно те же, быстро выйдя из краткого романтического интермеццо, названного "бархатными революциями" и "парадом суверенитетов", в реальный и осязаемый «рынок», стали испытывать необходимость в историческом обосновании существования своих государств, причем в границах куда более широких чем те что имелись, интеллигенты, подвизавшиеся на исторической ниве, оказались востребованными. Понятно, что «долбить» новую, или, скажем, средневековую историю представлялось делом неблагодарным и бесперспективным. Там уже все давным-давно разобрано историческими народами, и любые попытки очередного подозрительного рыла влезть и пересмотреть "исторический процесс" будут пресекаться весьма жестко. Поэтому сфера охвата ограничивается исключительно территориями «гондурасов» и "верхних вольт" лишенных к тому же ядерного оружия и своими порывами вступить в НАТО надеющихся уйти или остаться невредимыми в предстоящей разборке, не понимая что их и берут туда только лишь в качестве быстрорасходного материала
70
Мне однажды попала в руке занимательная статья написанная очередным историческим светилом, где одному из народов, не имеющему государственного инстинкта, приписывалась древняя государственность имеющая к тому же инопланетное происхождение. Так что не все так просто!
С античной историей проще. Здесь степень домыслов и натянутых аналогий ограничивается только личным воображением автора. Да и оппонентов всегда будет меньше. Античными сюжетами либо прикрываются как фиговым листком, либо выставляют как непременно пошлый коммунистический транспарант. Обидно еще и то, что те единицы действительно приличных работ приходится находить буквально перелопачивая горы псевдоисторического мусора.
Мы живем не во время когда прозрением интеллектуала могло бы стать что-то типа обнаружения несостоятельности христианской доктрины во всех ее бесчисленных вариациях. Мы живем во время полного исчерпания этого пласта мышления, который уже не способен влиять ни на что, а главное, — христианское видение мира больше не довлеет над сознанием и инстинктами бессознательных масс, особенно молодых, шокирующих церковников вопросами которые 100–150 лет назад люди не рисковали даже задавать сами себе. Механизм передачи христианской традиции от поколения к поколению утрачен, точнее — выброшен как ненужный, да и сама традиция деградирует вместе с деградацией ныне здравствующего третьего поколения, а это абсолютное доказательство что будущего у нее нет. Оно как бы прошло три этапа: отпадение интеллектуалов (14–18 века), отпадение интеллигентов (19-начало 20 века) и отпадение бессознательных масс (вторая половина 20 века). Кто видел как в западных готических соборах, базиликах и усыпальницах святых, жрут хот-доги и пьют бурое химическое дерьмо объявленное "вкусом поколения" (какой символизм!), кто слышал как православные толпящиеся вокруг храмов по праздникам ругаются матом когда им не дают приблизиться к любимому «батюшке», поймет данный расклад. Это по существу
Говорят, что история повторяется один раз в виде трагедии, а другой раз в виде фарса. Это неправильно. История государства всегда повторяется в виде еще большей трагедии. Каждое новое наступление на грабли истории вызывает более ощутимый болевой эффект. Исключений не замечено. Можно назвать это деградацией истории, но элементарной структурной единицей исторического процесса является самый обычный бессознательный индивид, поэтому ставя вопрос о деградации истории можно спокойно констатировать продолжающуюся деградацию бессознательных масс и в этом объяснение длительности заката христианства: ослабление общего иммунитета бессознательных масс перед влиянием дегенеративных доктрин — вот причина более длительного выздоровления. Когда граждане Римской империи начали сначала поодиночке, а через некоторое время и массово переходить в восточные культы (кроме христианства в ходу были митраизм и манихейство), т. е. отбрасывать античные ценности, это был верх их падения, но это все же не было необратимой катастрофой, ибо столь быстрое обращение при всем фанатизме неофитов все же не то что выработанное поколениями видение бытия сквозь призму своей религии, ставшей, таким образом, мировоззрением. Неофиты, собственно, даже полезны, их руками удобно сметать врагов, здесь мы и уничтожаем врагов и компрометируем религию в лице ее носителей.
Итак, мы живем во время пика деградации масштабной религиозной доктрины вырабатывавшейся в течении двух тысяч лет, а это уже само по себе наводит нас на искушение сравнить наш пример с прецедентами наличествовавшими в древнем мире в тот момент когда тогдашнее языческое мировоззрение перестало удовлетворять первых интеллектуалов. Сразу оговоримся: реанимация любой религиозной доктрины — дело заведомо бесперспективное, оно не удавалось никому и никогда. Поэтому, если религиозная доктрина начала давать методологические трещины, не имеет никакого смысла пытаться ее законсервировать, ибо рост примитивных квазирелигиозных воззрений и набожного ханжества не заставит себя ждать. Религию можно реформировать, приспособить к новым интеллектуальным реалиям. Лидеры здесь, бесспорно, протестанты и их идеологические аналоги в непротестантских странах, например баптисты в России или на Украине. Они непрерывно предпринимают судорожные попытки сотворить некое модернизированное, «интересное» и «занимательное» христианство. Посмотрите на их жирных откормленных красномордых проповедников. Они и поют и пляшут и играют на музыкальных инструментах, кривляются, выдают анекдоты. И массы действительно посещают «проповеди». Но они занимаются формой. За их плясками и кривляньями ничего нет. Потому что ничего не может быть. Потому что ничего не осталось.
Объект можно приспосабливать к субъекту лишь до определенного момента, пока процесс не грозит уничтожением самого субъекта, иначе вся операция теряет смысл. И протестанты предпринимая бешеные и дорогостоящие попытки хоть как-то сохранить свою паству, зашли весьма далеко, чего стоят хотя бы такие художественные перлы как рок-опера "Иисус Христос — Суперзвезда" Вебера или фильм "Последнее искушение Христа" Скорцезе. Констатируем, что как и в древности кризис основной религиозной доктрины связан с кризисом государства являющегося основным его носителем и опорой, причем сочетающим и то, и другое, с лидерством в военно-экономической области и лидерством или претензией на лидерство в области культурной. Это исходные посылки для нашей системы уравнений и ее решение напрашивается автоматически — Рим (оплот античного язычества) и Соединенные Штаты (оплот протестантизма). И хотя никто кроме некоторых клерикалов и в бреду не станет утверждать что Штаты имеют отношение к кризису христианства, все же необходимо признать: именно они стали олицетворением современного миропорядка со всеми его минусами. И именно они есть продукт высший христианско-протестантской морали, т. е. интеллектуального лица Европы последних трехсот лет. Можно было бы вспомнить и Россию, ставшую квинтэссенцией морали православной, но Россия никогда в своей истории не была единственной сверхдержавой, а ее падение произошло в момент когда церковь, как структура, находилось на пике могущества. [71]
71
Именно как структура. В России, вплоть до переворота 1917 года, церковь не просто не была отделена от государства, но и оказывала свое темное влияние, главным образом не интеллектуальный прогресс. В духовные семинарии принимали за редчайшим исключением (вроде Кобы Джугашвили) только детей священников, что при интеллектуальном росте общества привело к образованию громадной пропасти между священством и паствой. Этим и воспользовались большевики, хладнокровно расправившись с церковью.
До сих пор я не находил никаких работ где Рим и Америка сравнивались бы в протяжении всех этапов своего развития. Дело, как правило, не шло дальше констатации что Америка — это нынешний Рим, сравнением имперских моделей обоих государств, и некоторых внешних формам подражания Америки античному Риму, вроде статуи Свободы выполненной в античном стиле, "капитолийского холма", «сената», и прочих броских государственных символов. Но когда я углубленно занялся изучением этого вопроса, то был охвачен легким шоком, после того как моему взору предстало насколько похож тот Рим и эта Америка. Понятно, что шок не был вызван самим фактом сходства; европейца Америка всегда интересовала весьма и весьма мало, а в культурном плане не интересовала вообще, но осознанием той колоссальной опасности которая может заключать в себе эта страна, если ее ближайшее будущее будет также похоже на аналогичный период в истории Рима, ибо она идет к своему бесславному концу так же уверенно как Рим шел к своему. Есть повод радоваться? Никак нет. Вспомним: Рим, падая, задел только Западную Европу и отчасти страны Средиземноморского бассейна. Последствия мы чувствуем до сих пор. Я говорю в первую очередь об интеллектуальных последствиях. Падение Рима дало старт средневековью, из которого Европа выкарабкалась только благодаря гению Наполеона, падение Штатов обязательно приведет к тому же. И вполне неожиданно могут оказаться близкими к истине такие люди как Шпенглер, утверждавший что Европа началась средневековьем и закончит им же. А ведь у Рима не было ядерного оружия, его флот не плавал во всех морях и идеологически Рим не контролировал даже и половины белой цивилизации, Римские деньги имели реальную цену, а не ту что устанавливается разводилами на нью-йоркских биржах. Была Римская Империя, были государства в той или иной степени зависящие от нее, но были и полностью независимые государства.
Традиционно историю Рима принято делить на три периода: царский (753–509 гг. до РХ), республиканский (509-44 гг.), императорский (44 до РХ — 476 после РХ). Эти три этапа в общем совпадают с соответствующими поколениями, правда с некоторым запаздыванием, примерно в 50 лет, ибо приходящее поколение должно достичь численного превосходства над уходящим, в противном случае ничего оно не достигнет. Историю Соединенных Штатов, соответственно, на королевский (1605–1776 гг.), президентский (1776–1933 гг.) и имперский (с 1933 года — до наших дней). Не следует удивляться, что английские короли и королевы приравниваются к руководителям независимых США, вспомним что и большинство римских царей были этрусками, т. е. народом во всяком случае этнически близким. С 1605 по 1776 год на английском престоле сменилось девять монархов, в Риме царского периода — семь царей.
Сама история Соединенных Штатов, от дня провозглашения независимости 4 июля 1776 года, до первых выстрелов под фортом Самтер, может быть уподоблена песне, нет даже не песне, а маршу, с бурным началом и исключительно размеренным чеканным ритмом. Идеальный пример идеальной истории идеального государства. Только Эллада, от взятия Трои до Пелопонесской войны может (и только отдаленно!) с ней сравниться. О Риме, выраставшем в сражениях, речь вообще не идет. Вместе с независимостью своего государства бывшие подданные английской короны получили территорию с таким потенциалом, который и при бешенных темпах развития экономики еще далеко не исчерпан, причем осваивать этот потенциал можно было исключительно мирным путем, что представляло выгодные отличия от положения европейских народов, вынужденных драться (как правило друг с другом) буквально за каждый клочок земли. Ныне Европа — от Гибралтара до Урала — одно гигантское военное кладбище. И понятно, такие «драки» оказались в итоге совершенно безрезультативными, вследствие приблизительной одинаковости интеллектуального потенциала европейцев. Если точкой отсчета выбрать тот же 1776 год, то видно, что территория России, Германии и Англии сократилась, Франции — незначительно увеличилась, Испания и Италия остались с тем что имели, все европейские империи разрушены, Европа разделена по национальным государствам, в чем нет ничего плохого (и ничего хорошего), но вот Америка все время непрерывно росла и непрерывно усиливалась. Даже во время гражданской войны (о т. н. "Великой Депрессии" речь пойдет ниже), когда Штаты потеряли столько сколько во всех остальных войнах вместе взятых, спад был только в южных штатах, все остальное время имел место пусть малый, но все же экономический рост. Америка в первые 50 лет после окончания войны за независимость, поддерживала самые минимальные затраты на вооружение и это когда минимальные доли военных расходов европейских стран редко опускались ниже 30 %, а часто доходили до 80 % национальных бюджетов. Т. е. в эти годы американцы имели все составляющие идеального государства: а) правителей-интеллектуалов; б) народ с эволюционным интеллектуальным потенциалом; в) отличные условия для хозяйственно-экономической деятельности; г) самое передовое законодательство и реальную демократию; д)мир. Поэтому неудивительно, что период с 1793 по 1807, а это было время когда в Европе практически непрерывно бушевали войны, когда агонизировали торговые флоты, промышленность, и постоянно имели место неурожаи, американскими историками было названо "золотым веком американской торговли". В 1807 году общий объем американской торговли достиг колоссальной по тем временам суммы 247 миллионов долларов, по сравнению с 26 миллионами в 1793 году, иными словами увеличился за 14 лет почти в 10 раз. Этот рекорд до сих пор не превзойден. Примерно такой же рост наблюдался и в промышленности, что при постоянном дефиците рабочей силы вынуждало работодателей увеличивать заработную плату, которая в США всегда была и остается более высокой чем в Европе (как по абсолютным цифрам, так и по покупательной способности).