Язык до Китежа доведет
Шрифт:
Спорить с нею мы не стали. Когда впереди показалась развилка, послушно свернули на южную дорогу — к паромной переправе.
В лесу стемнело, и я включил фары.
— Ух ты, — восхитился Иван. — У твоего Коня тоже глаза светятся! Не хуже, чем у Тавии, петух забодай!
Ехать от развилки пришлось недалеко, километров пять всего. Очень скоро лес расступился, и перед нами раскинулась широкая тёмная гладь Днепра-Славуты.
Дорога выбежала на песчаный берег и оборвалась, упершись в крепкую деревянную пристань, у которой
Когда Бася упомянула о пароме, я представил себе ветхую речную баржу с широким пандусом, по которому заезжают-съезжают телеги. Вместо этого в свете фар перед нами возникло нечто корявое и несуразное, напоминающее помесь плота, катамарана и понтонного моста. Настил из толстых брёвен с хлипкими перилами по бортам покоился на двух рядах огромных бочек, а венчала это безобразие кривая дощатая башенка с мачтой и фонарём. От башенки к берегу тянулся толстый лохматый канат — видимо, внутри прятался тяговый механизм.
Не успели мы подъехать, как люди на пароме шумно засуетились, забегали и поспешно отпихнули шестами своё дивное плавсредство подальше от пристани.
— Чего это они? — Мы с Ваней недоумённо взглянули на кошку. Та только головой покачала.
К нам подъехал смеющийся Мидавэль.
— Сдаётся мне, паромщики вас за чудище приняли, — сообщил он, склонившись к окну. — Увидали глаза горящие, услыхали рычание, перепугались и наутёк кинулись.
— Значит, до утра нам никак не переправиться, — резюмировала Бася, глядя вслед исчезающему во тьме парому. — Можете мне поверить: сегодня они не вернутся.
— Ну и хорошо, — пробурчал я. — Всё, что ни делается — к лучшему. Что-то их корыто не внушает мне доверия. Кривое, косое, бочки все разной величины. Опрокинется ещё, потонем нафиг. Слушай, киса, а здесь поблизости другой переправы нет?
— Переправа-то есть, — хмыкнула Бася. — Да не поблизости. Ниже по течению она, за порогами. А отсюда что до запорожья, что до самого Китежа, под пять сотен вёрст будет.
— Да, далековато. Значит, заночуем на берегу, а завтра утром посмотрим, что да как.
— И то правда, утро вечера мудренее, — зевнула кошка.
Припарковав «уазик» прямо на пляже, я сбросил с себя потную одежду и направился к реке. Зашёл по колено в нагретую за день воду, остановился, осмотрелся.
Какая красота! Вокруг, насколько хватает глаз — чёрная речная гладь, а над нею — усыпанное звёздами тёмное небо. Далеко на севере, выше по течению, сияли огни Святого Киев-града, а в центре реки слабо мерцал одинокий фонарик на мачте удирающего парома.
Надо же, как шустро драпают!
«Редкая птица долетит до середины Днепра» — писал когда-то незабвенный Николай Васильевич.
Выходит, паром на бочках — птица редкая. Долетел.
Ладно, хватит! Созерцая ночные пейзажи и философствуя, можно проторчать тут до рассвета.
Пару раз глубоко вдохнув, я с головой погрузился под воду. И там, под водой, меня вдруг коснулось что-то большое, холодное и скользкое.
Интересно, это рыба или местная русалка-утопленница?
Выяснять почему-то не хотелось. Да и не пришлось.
Стоило мне, отфыркиваясь и отплёвываясь, показаться над поверхностью, как совсем рядом проскрипел старушечий голосок:
— Здрав будь, добрый молодец! Рада вновь тебя узреть!
От неожиданности я чуть было снова не нырнул, но, узнав голос, успокоился.
— И ты будь здорова, Матушка-щука! Не ждал тебя здесь встретить. Какими судьбами?
— Долг чести привёл. Узнала вот, что помощь моя нужна.
— Помощь? Мне? — Удивился я. — Так вроде не тону. Вот, уже ногами на дне стою.
Щука хмыкнула.
— Тебе, дружок, на тот берег надобно. А паром здешний вас с этой тележкой дивною не повезёт.
— Почему же не повезёт? Утром вернётся, договоримся. Деньги творят чудеса.
— Творить-то творят, да не на сей раз. Поверь мне, богатырь: завтра паромщики со своим гнилым корытом будут ох как далеченько отсюда. Они так испужались, так поспешали, что канат их, с берега на берег протянутый, возьми да и лопни. Старый уж, совсем протрух. Его ж хоть иногда менять надобно, да им за оковитой да костями-картами всё недосуг. Вот пущай теперь Славута-батюшка их до порогов каменных на спине и прокатит.
— Выходит, мне даже повезло, — заключил я. — Ушёл бы сейчас в долгий сплав вместе с паромом, а это в наши планы как-то не входило.
— Ну, дружок, будь на пароме ты, мы бы с детками его живо к берегу доставили. А эти песиголовцы клятые нехай покатаются! Туда им и дорога.
— Сурово! Чем же они тебе насолили, Матушка?
Щука даже зарычала от возмущения.
— Не просто насолили, молодец! Образу горькую учинили! Больно уж любят рыбу губить — сетями, отравой алхимической, а то и заклятьями ярмарочными громобойными. Лещей да судачков возьмут с десяток, а малька да прочей рыбки уйму загубят. Сколько моих детушек от козней их сгинуло — не счесть.
— Ясно. Типичные браконьеры. И как же нам, Матушка, теперь на тот берег попасть? Другую переправу искать?
— Заводи свою тележку да дуй на пристань. Там увидишь, — загадочно ответила щука и с громким плеском ушла под воду.
К счастью, мои спутники не спешили разбить лагерь — только-только успели вытащить торбы из «уазика». И без лишних вопросов забросили всё назад.
Эльф прыгнул в седло, Ваня с кисой влезли в машину, и мы порулили к причалу.
Дощатый настил подозрительно поскрипывал под колёсами, но выдержал, не провалился. Наша «буханка» стояла сейчас у самого края — сюда с парома сбрасывают сходни для заезда возов да купеческих телег.