Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья
Шрифт:
Конвенции употребления этнонимов и лингвонимов внутри научного сообщества дают представление о различном статусе двух групп греческого населения Приазовья. Негласно этноним «мариупольские греки» подразумевает либо оба сообщества, либо только румеев. Если авторы имеют в виду только урумов, то возможность применения этнонима «мариупольские греки» специально оговаривается; чаще они используют более сложные составные номинации, например «тюркоязычные мариупольские греки».
Хотя лингвоним «язык мариупольских греков» применительно к румейскому критиковался в связи с тем, что язык греков Мариуполя – урумский [Белецкий, 1970, с. 7] [18] , в большинстве работ он обозначает именно румейский язык. Ошибки или недопонимание сложившегося употребления лингвонима весьма маловероятны. Исследовательская система номинаций
18
Мариуполь был основан и заселен урумами. В настоящее время ни урумы, ни румеи не составляют здесь большинства населения, однако по традиции принято считать этот город урумским, а не румейским.
В современных русско– и украиноязычных работах, посвященных урумам и их идиому, исследователи используют этноним «урумы», что продиктовано стремлением отказаться от оценочных понятий «греки» и «татары» и вышедшего из употребления самоназвания в качестве нейтрального обозначения, описывать группу в ее собственных терминах. В 1964 г. С. Н. Муратов употреблял этот этноним в скобках, в качестве уточнения: «Материалы по говорам тюркоязычных греков (урумов)» (Муратов, 1964, с. 178). В заглавии книги А. Н. Гракавца, вышедшей в 1999 г., понятие «урумы» используется уже как самостоятельное название группы. Сходными соображениями руководствовались, по-видимому, участники дискуссии о правилах проведения переписи 2002 г. в РФ, указывавшие на необходимость выделять самостоятельный этноним «урумы» [19] . «Собственный» этноним как бы придает сообществу статус самостоятельной этнической группы.
19
Применительно к переписи населения в России речь идет, прежде всего, об урумах Восточной Грузии, часть которых переехала в начале 1990-х гг. в Краснодарский край, и лишь о незначительном числе приазовских урумов, живущих на территории РФ. Как отмечает В. А. Тишков, перепись 2002 г. должна была отразить статистические данные «не только по национальностям, но также и по входящим в состав некоторых национальностей группам», отличающимся «от основного этнического массива своим языком, культурой и религией, имеют самостоятельное название, но в то же время осознают свою принадлежность к „основной“ общности. Таким образом, в России впервые будет учитываться принцип отражения множественного самосознания. В перечне выделены около 20 подобных категорий учета: немцы-меннониты, греки-урумы…» [Тишков, 2002 (Электронный ресурс)].
Складывается впечатление, что лингвоним «урумский» употреблялся в научных работах несколько чаще, нежели однокоренной с ним этноним «урумы». В таком случае, однако, возникает проблема различения языка урумов Приазовья и Восточной Грузии (эти языки не сходны между собой и имеют разное происхождение). С. Н. Муратов, занимавшийся идиомами обеих урумских групп, предложил лингвоним «мариупольское наречие тюркских языков» [Муратов, 1963, с. 179], а термин «урумский язык» использовал для обозначения идиома тюркоязычных греков Восточной Грузии (этот идиом описан в статье «Урумский язык» в «Языках мира» [Муратов, 1997]. А. Н. Гаркавец предложил варианты «язык приазовских урумов», «приазовские урумские говоры» или «урумские говоры Северного Приазовья» [Гаркавец, 1981, с. 50–51, 58]. (Аналогичной проблемы разграничения румеев Мариуполя и греков-эллинофонов Восточной Грузии не возникает, так как они называют себя «ромеи», а не «румеи».)
Другие распространенные в исследовательском дискурсе номинации – «татароязычные греки», «греки-тюркофоны», «греки-татарофоны» – подразумевают этническое единство двух групп греческого населения Приазовья, противопоставленных языком (эллинофоны и татарофоны). Автор, использующий термин «урум», также может придерживаться точки зрения об общем происхождении двух групп, как, например, А. Н. Гаркавец [Гаркавец, 1999], однако должен эксплицировать свою позицию, потому что сами по себе этнонимы «урумы» и «румеи» не подразумевают единства этих групп. В последнее время появился гипероним «урумеи», объединяющий урумов и румеев [Анимица, Кисилиер, 2009].
В
В немногочисленных иноязычных публикациях, посвященных урумам, пока, по-видимому, не сложилась единая традиция номинации группы и идиома. Одни авторы используют термин «урумы», другие– «греко-татары». А. Хаджидаки определяет язык урумов как диалект крымско-татарского языка (англ. Crimeo-tatar dialect), однако указывает, что сами носители называют его урумским (англ. Ouroumski) [Hatzidaki, 1999, с. 139–140]. К. Кауринкоски называет урумов греко-татарами (англ. grec-tatar) [Kaurinkoski, 1997]. В книге турецкой исследовательницы используется этноним «урумы» (тур. urumlar) [Anzerlioglu, 2003].
В 1990-е гг. номинации группы входят в компетенцию элиты сообщества, объединенной в этнические организации. Общепринятых лингвонимов для урумского и румейского в греческой публицистике нет; эти идиомы редко упоминаются в газетах «Эллины Украины», «Камбана», «Хронос». Авторы, как правило, называют оба идиома – «диалекты и говоры мариупольских греков» или «греческие диалекты», подчеркивая их отличия от новогреческого языка. (Современный публицистический дискурс этнических обществ подробнее рассматривается в следующей главе.)
Рассмотрим взаимоотношения мариупольских греков с государством и отражение истории этих отношений в официальных документах. В первую очередь нас будет интересовать вопрос о последствиях языковой политики государства (в тех случаях, когда можно говорить о существовании таковой) для регулирования языка церковной службы и образования) и о последствиях для языковой ситуации в Приазовье решений власти, не связанных напрямую с языками переселенцев (например, распределения земель среди колонистов-негреков).
Административное положение переселенцев регулировалось «Жалованной грамотой христианам Греческого закона, вышедшим из Крыма в Азовскую губернию на поселение» от 21 мая 1779 г., согласно которой им предоставлялись: церковная автономия, административное и судебное самоуправление (его органом был выборный Греческий суд), освобождение от налогов на 10 лет и от рекрутской повинности навечно; выделялось по 12 тыс. десятин земли на каждое село и в дальнейшем дополнительно по 30 десятин на семью, в которой рождается сын [Жалованная грамота… 1830]. На протяжении следующих нескольких десятилетий эти льготы были ликвидированы. Постепенная отмена привилегий, помимо общего изменения состояния сообщества и экономических последствий, влияла и на языковую ситуацию в Приазовье – унификация юридического положения группы и ликвидация автономии тесно связаны с созданием языковой однородности, поэтому ниже рассматриваются и административные, и лингвистические трансформации.
Церковная автономия во многом была обусловлена личностью митрополита Игнатия (Гозадинов, 1715–1786). Готфийско-Кефайская епархия переехала вместе с греками из Крыма в Приазовье. Митрополит Готфийский и Кефайский Игнатий подчинялся непосредственно Синоду [Гедьо, 2001, с. 35], а после его смерти греческие села и Мариуполь перешли в ведение архиепископа Словенского и Херсонского; случилось это в 1786–1787 гг. Однако сообщество возражало против подобного объединения: приазовские и крымские греки подавали прошения с просьбой «назначить им особого архиерея из греков, знакомого с особенностями их религиозных традиций» [Бацак, 1998, с. 14]. Церковные власти, по-видимому, стремились к унификации богослужения. В качестве компромисса в 1787 г. при кафедре Екатеринославской епархии было открыто викариатство – Феодосийская и Мариупольская епархия, созданная с целью приблизить церковный устав греков к общероссийскому. По-видимому, с этой задачей справились довольно быстро: в 1799 г. было введено церковное управление на общих основаниях [Бацак, 1998; Гедьо, 2001а; Гедьо, 2001b].