Язык, онтология и реализм
Шрифт:
Согласно первому решению, следует отказаться от истины как центрального понятия в теории значения и заменить его понятием оправданной утверждаемости. Тогда понимание предложения будет состоять в знании (т. е. в обладании способностью распознавания) условий, при которых у говорящего есть оправдание для утверждения этого предложения. Второе решение не предполагает отказа от истины как центрального понятия теории значения, но требует коренного пересмотра этого понятия. Мы сохраняем трактовку понимания предложения как знания условий его истинности, однако заменяем эпистемически неограниченное, или трансцендентное, понятие истины более адекватным представлением, в котором истина напрямую связана с нашими когнитивными возможностями ее установить и которого можно достичь, по мнению Даммита, отказавшись от принципа двузначности.
Переход Даммита ко второму решению был обусловлен тем, что понятие истины, как он признает, играет ключевую роль не только при определении значения предложений. Без него нельзя объяснить дедуктивные выводы, которые мы признаем правильными только тогда, когда они сохраняют истинность, т. е. гарантируют переход от истинных посылок к истинному заключению. Да и в теории значения зависимость значения (смысла) предложений от их структуры нельзя исчерпывающим образом объяснить, не опираясь на представление о связи, существующей между истинностным значением сложного предложения и истинностными значениями составляющих его простых предложений. Кроме того, если бы мы отказались от понятия истины, «наша семантическая теория лишилась бы всего своего метафизического резонанса, ибо…именно благодаря соответствию между фактами и истинными суждениями семантическая теория приобретает такой резонанс. Если наша теория утратит этот резонанс,
Как бы ни различались между собой предложенные Даммитом решения, из них вытекает необходимость создания альтернативной — по отношению к истинностно-условной семантике — теории значения. Идея такой альтернативной теории значения была подсказана ему математическим интуиционизмом, в частности интуиционистской семантической теорией для математических высказываний, предложенной голландским математиком и логиком А. Гейтингом. В этом нет ничего удивительного, поскольку с самого начала своей философской карьеры Даммит проявлял живой интерес к интуиционистской логике и философии математики, опубликовав в 1977 г. книгу «Элементы интуиционизма» («Elements of Intuitionism»). По сути, позиция интуиционистов оказалась для него привлекательной в силу их отказа от закона исключенного третьего [113] , который, по его словам, является «отражением в рамках логики семантического принципа двузначности» [Dummett, 2006, p. 62].
113
Как известно, интуиционисты критикуют классическую математику прежде всего за неограниченное использование в ней закона исключенного третьего. В классической математике можно доказать A, опровергнув не-A, или показав, что А следует из В и из не-B. И в том, и в другом случае имеет место косвенное доказательство, опирающееся на закон исключенного третьего. Интуиционисты же признают только прямое доказательство.
В интуиционистской логике истина отождествляется с доказуемостью, т. е. математическое высказывание признается истинным, только если существует математическое построение, образующее доказательство этого высказывания. Такая трактовка истины требует переопределения логических связок и кванторов [114] , среди которых наибольшие изменения затрагивают связку отрицания. Так, ~p является доказуемым, если и только если доказуемо, что не может быть доказуемым p. Поэтому в интуиционистской логике, помимо закона исключенного третьего, не выполняются и многие законы классической логики для отрицания, в частности закон снятия двойного отрицания (~~pp). Соответственно правильные дедуктивные выводы трактуются как сохраняющие доказуемость, т. е. в них доказуемость посылок гарантирует доказуемость заключения. Таким образом, полагает Даммит, в семантике для интуиционистской логики понимание математического высказывания связывается не со знанием того, что должно иметь место, чтобы это высказывание было истинным, а с наличием у нас способности распознать, доказуемо ли это высказывание, т. е. образует ли какое-либо математическое построение его доказательство. Понимание же отдельных математических выражений, из которых состоят математические предложения, состоит в знании того, какой вклад они вносят в определение того, что считается доказательством для любого математического предложения, в котором они встречаются. В результате, заключает Даммит, понимание математических выражений и предложений полностью проявляется в употреблении математического языка. Стало быть, именно такая семантика должна стать прототипом для искомой им теории значения естественного языка, поскольку ее нетрудно обобщить для нематематических случаев в силу того, что доказуемость является разновидностью оправданной утверждаемости. Поэтому нужно лишь заменить понятие доказательства, которое служит единственным средством установления истины в математике, на более широкое понятие, каковым, по мнению Даммита, является понятие верификации, охватывающее довольно широкий спектр процедур по установлению истинности разного рода высказываний. Поскольку понимание высказывания в этом случае трактуется как способность распознать все то, что является его верификацией, не возникает «трудности в формулировании того, в чем состоит неявное знание такого условия — оно непосредственно проявляется в нашей языковой практике» [Даммит, 1987, с. 179]. В результате предлагаемый Даммитом пересмотр понятия истины заключается в том, что истина, как отмечает Дж. Макдауэлл, становится лишь «продуктом верификации, а не чем-то таким, что может иметь место независимо от верификации» [McDowell, 1998, p. 9].
114
В интуиционистской логике даются следующие (неформальные) определения для логических связок и кванторов: 1) для конъюнкции: p&q доказуемо, если и только если доказуемо p и доказуемо q; 2) для дизъюнкции: pq доказуемо, если и только если доказуемо p или доказуемо q; 3) для импликации: p– >q доказуемо, если и только если доказуемо, что доказуемость p трансформируется в доказуемость q; 4) для квантора существования: xFx доказуемо, если и только если для некоторого объекта а доказуемо, что а есть в D, и доказуемо, что Fa (где D — область, над которой осуществляется квантификация); 5) для квантора всеобщности: xFx доказуемо, если и только если доказуемо, что для каждого объекта a, если доказуемо, что а есть в D, то доказуемо, что Fa. Неожиданным следствием такого определения логических связок является то, что в отличие от классической логики, где связки и кванторы могут определяться друг через друга (например, (p– >q)~(p&~q)), в интуиционистской логике это невозможно.
Конечно, признает Даммит, распространение интуиционистской семантики на естественный язык повлечет некоторые изменения в интерпретации логических связок, а стало быть, и в объяснении понимания высказываний. Так, скажем, в математике существует единообразный способ объяснения отрицания, поэтому понимание математического высказывания не включает
Вначале Даммит назвал предложенную им теорию значения верификационистской, но в последующем он решил, что это название рождает вводящие в заблуждение ассоциации, и стал определять ее как «джастификационистскую» (от англ. justification — оправдание, обоснование). В соответствии со своей идеей о том, что «теория значения лежит в основе метафизики», он попытался вывести метафизические следствия из своей теории и, главное, связал истинностно-условную и джастификационистскую теории значения с двумя противоборствующими метафизическими позициями — реализмом и антиреализмом [115] соответственно. Как Даммит обосновал эту связь и какое истолкование тем самым дал реализму, мы подробно рассмотрим в следующей главе. Здесь же, подводя итог нашему рассмотрению его семантических идей, хотелось бы отметить следующее.
115
Термин «антиреализм» был введен им как общее название для позиций, на которых стоят противники реализма.
С одной стороны, и Куайн, и Дэвидсон пытались учесть в своих семантических теориях тот факт, что значение связано с употреблением, но у них, как мы видели, употребление представлено в довольно ограниченном, или упрощенном, виде; Даммит же отводит ключевую роль связи между значением и употреблением языка в систематической теории значения, и с точки зрения соответствия реалиям функционирования языка его стратегия является более адекватной. С другой стороны, есть основания усомниться в возможности соединения в рамках одной теоретической конструкции таких разных подходов к языку — фрегевского (соотносящего значение с истиной) и витгенштейновского (соотносящего значение с употреблением), но даже если допустить, что такое соединение в принципе возможно, в том, как его предлагает осуществить Даммит, есть много неясного и спорного. Например, вызывает возражение то, что Даммит налагает довольно жесткие «рамки» на понимание языка, ограничивая способы проявления этого понимания двумя моделями и считая лишь вторую модель, связанную со способностью распознавания, обеспечивающей полное проявление неявного знания языка. Разве нельзя, допустим, проявить понимание некоторого высказывания посредством выведения из него различных следствий? И разве необходимо, чтобы и понимание неразрешимых предложений состояло в практических способностях распознавания чего-либо? Кроме того, непонятно, как в рамках фрегевской теории силы можно выразить такие аспекты значения, которые привносятся говорящим, употребляющим то или иное языковое выражение с определенным намерением или целью. Таких вопросов возникает множество, поэтому, подобно истинностно-условной семантике Дэвидсона, джастификационистская теория значения Даммита также является пока проектом, только немного более расплывчатым и менее проработанным. Немало серьезных возражений было выдвинуто и против метафизических следствий, вытекающих из этой теории, но о них речь пойдет в следующей главе.
Итак, мы рассмотрели наиболее известные модели соотношения языка и реальности, предложенные крупнейшими аналитическими философами XX столетия. Большинство этих моделей разрабатывались в ходе построения метафизических концепций, основанных на анализе языка, но были и такие, которые создавались с иной целью — продемонстрировать бесперспективность или даже бессмысленность метафизических спекуляций относительно строения и содержания реальности как таковой. Как мы видели, изменение представлений аналитических философов о соотношении языка и реальности главным образом детерминировалось развитием их взглядов на феномен языка, его функции, структуру и место в познавательной и практической деятельности людей, на природу истины и значения. В тех моделях, где язык воспринимался как ключ к онтологии, неизбежно вставал вопрос о том, какой онтологический статус имеет реальность, на которую ссылаются и о которой говорят люди в их повседневной или научной коммуникации. Для одних создателей таких моделей реальность, о которой вообще может идти речь, представляет собой нечто изначально упорядоченное или оформленное, нечто обладающее структурой, совпадающей с концептуальной структурой языка. О том, стоит ли за этим, по сути, феноменальным миром другая «реальность», не затронутая языковыми формами, спрашивать не имеет смысла, поскольку с этой ноуменальной реальностью, если таковая есть, человек не вступает ни в какие когнитивные отношения. Для других аналитических метафизиков вселенная не членится на два мира; человек взаимодействует — и в когнитивном плане тоже — с единственной и независимой от него реальностью. Однако за подобное решение его разработчикам пришлось заплатить немалую цену. В одном случае в силу признания онтологической относительности мы практически оказываемся вообще неспособными сказать, в отношении какого рода сущностей мы являемся реалистами, ибо онтология становится чем-то искусственным — чем-то вроде теории, создаваемой с определенными целями и подверженной изменениям, которые становятся необходимыми, когда опыт поворачивается к нам неожиданной стороной. В другом случае в силу признания концептуального плюрализма взаимодействие человека с окружающим его реальным миром оказывается опосредованным таким множеством описаний, выстраиваемых в соответствии с особыми нормативными принципами, что проследить связи между отдельными элементами языка и структурными компонентами мира уже невозможно, и мы должны смириться с «референциальным нигилизмом».
Если воспользоваться с различением, введенным Кантом [116] , можно сказать, что одни из рассматриваемых нами аналитических метафизиков отстаивают эмпирический реализм, а другие — трансцендентальный реализм. С одной стороны, это означает, что аналитический реализм не однороден, что он получает разную трактовку у тех философов рассматриваемого нами направления, которые квалифицируют свою позицию как «реализм». С другой стороны, это свидетельствует о том, что обоснование реализма было и остается сложнейшей философской проблемой, по праву имеющей статус «вечного вопроса». Заслуга аналитических философов состоит в том, что они привнесли в решение этой проблемы логическую изощренность, точность и скрупулезность анализа, методологическую строгость и изобретательность, неординарность предложенных подходов. Взяв за отправную точку своих метафизических исследований анализ языка, они вместе с тем углубили наши знания и о самом языке, и о природе значения языковых выражений, и о том, какую роль язык играет в познании и практическом взаимодействии людей с миром.
116
Подробнее о различении Кантом эмпирического и трансцендентального реализма см. выше Введение, примеч. 10.
Часть II. Природа аналитического реализма
Хотя в битве между реалистами и идеалистами на рубеже XIX и XX вв. победа осталась за первыми, в аналитической философии реализм продолжал оставаться в центре философских баталий. Однако с ним произошло несколько важных метаморфоз. Во-первых, реализм вышел далеко за рамки какой-то одной философской темы, будь то проблема универсалий или философия восприятия. На всем протяжении XX в. дискуссии между сторонниками и противниками реализма возникали то в философии восприятия, то в философии науки, то в этике, то в философии сознания. «Многоликость» современного реализма впечатляет и одновременно настораживает. И хотя, взятый в исторической перспективе, он никогда не отличался доктринальным единством, все же его нынешняя неоднородность не может не поражать. Среди его приверженцев можно обнаружить и натуралистов, и физикалистов, и материалистов, и идеалистов, и эмпиристов. Более того, если раньше в противовес реализму выдвигалось какое-либо определенное философское учение (номинализм, идеализм или феноменализм), то сейчас критики реализма предпочитают называть себя просто «антиреалистами», не уточняя своей философской позиции. «Этот „бесцветный“ термин „антиреализм“, — отмечает его создатель Даммит, — уместен в данном случае как свидетельство того, что он обозначает не конкретное философское учение, а отрицание определенного учения» [Dummett, 1991, p. 4]. А поскольку противники современного реализма стоят на самых разных философских позициях, это косвенным образом подтверждает его «плюралистичность».