Язык североазербайджанских татов
Шрифт:
— Солдатик, а на чем ты там, в окопах, спишь?
— Как на чем? На шинели…
— А укрываешься чем?
— Шинелью…
— А под голову что подкладываешь?
— Шинель, бабушка…
— Боже милосердный! Тоже шинель! — всплеснула она руками. — А сколько же у тебя этих шинелей?..
— Одна!
Махнула старуха рукой и пошла на кухню соображать, как это с одной шинелью живет солдат на войне.
А тебе все мало…
Треск пулемета разбудил Шмаю. Он мгновенно вскочил со своего ложа и бросился
Он подбежал к спящему Хацкелю и стал расталкивать его:
— Вставай, тревога! Кажется, начинается…
Балагула спросонья не понял, чего тот от него хочет, громко зевнул, выругался и повернулся на другой бок.
— Слышишь, ты, барин, вставай! Посмотри, что в городе творится!
— Вот горе на мою голову! Спи, черт бы тебя побрал! Тебе-то что до этого?
— Как это что? Вот ударит сюда снаряд, тогда поймешь что!
Балагула сердито заворчал, с трудом продрал глаза и посмотрел на взволнованного приятеля, все еще не понимая, чего тот к нему пристал.
— Надень сапоги, не то тебе босиком придется топать, — торопил Шмая.
— Ну и дела, чтоб оно провалилось!.. Ну и попутчик у меня, — одно мучение! Только сомкнешь глаза, а он тут как тут. Изверг, а не человек!
Однако, когда стрельба усилилась и уцелевшие стекла задребезжали, балагула проворно вскочил на ноги, натянул сапоги и, накинув свой полушубок, подошел к щелке в окне.
— Ты смотри, ведь и вправду!.. Сызнова, кажется, начинается война, — проговорил он, глядя в щелку. — А я думал, что ты решил меня так рано разбудить, потому что вспомнил какую-то новую историю, которую ты мне должен рассказать…
— Голова твоя садовая! Посмотри на улицу! Кажется, лучшей истории и не придумаешь. Видишь?..
— Вижу… — произнес упавшим голосом Хацкель. — Все-таки по-моему выходит! Надо было сидеть дома и не рыпаться. А то получается у нас вроде как из огня да в полымя.
— Чудак, ведь это наша власть идет! — перебил его Шмая. — Не видишь, что ли, как буржуи улепетывают, какая там паника? Эхма, житуха!..
А стрельба становилась все сильнее и сильнее. Над крышами домов поднимались облака дыма. Зарево пожаров повисло над городом.
— Бежим на улицу! — схватил Шмая приятеля за рукав. — Быстрее!
— Куда ты побежишь, когда там такой ералаш.
— Ничего, пошли!
— Что ж, пусть будет так.
Они спустились вниз. Прижимаясь к стенам домов, перебежали поближе к площади. У большого дома за перевернутой бричкой лежало несколько рабочих и стреляло по врагам, мчавшимся с обнаженными шашками. Вдоль тротуара, низко пригибаясь к земле и пряча головы от шальных пуль, бежали вооруженные рабочие с красными лентами на шапках и рукавах. С горы спускались бандиты, стреляя на ходу по перебегающим группкам рабочих.
— Зачем ты меня сюда потащил? — крикнул Хацкель, прижимаясь к стене. — Попали в самое пекло. Пропадем ни за понюшку табаку. И все из-за тебя!..
— Ты опять ничего не понимаешь, дурень!.. Рабочие подняли восстание… Очищают
— Совсем с ума сошел! Кого ты найдешь в такой суматохе?
Стрельба на улице все усиливалась. К вокзалу с визгом и криком бежали дамы с узелками, господа с чемоданами. Маневрируя между конными разъездами и группками рабочих-боевиков, они перебегали от подворотни к подворотне.
Перестрелка на площади не прекращалась. Рабочие-стрелки, сидя за наскоро сооруженными баррикадами, били по засевшим в домах казакам.
Кто-то из смельчаков взобрался на крышу пятиэтажного дома и прикрепил на шпиле красный флаг.
Казаки ударили из пулемета, сбили смельчака, но флаг уже реял на ветру, оповещая всех, что идет последний и решительный бой с врагами Советской власти.
Шмая почувствовал, что на голову ему посыпалась штукатурка. Откуда-то стреляли по стене, у которой стоял он вместе с Хацкелем. Не успели они отскочить в сторону, как сверху на землю посыпались стекла.
Приятели перебежали на противоположный тротуар, спрятались в подворотне.
С горы спускалась группа рабочих. Двое тащили за собой пулемет. Вот они выдвинулись ближе к дому, где засели казаки. Высокий русоволосый парень в короткой потертой куртке установил пулемет на груде камней и начал стрелять по окнам.
Шмая выглядывал из подворотни, радуясь тому, как метко парень ведет огонь.
— Ты только посмотри, как он чешет, молодец! — с завистью крикнул Шмая и вдруг заметил, что пулемет затих. Русоволосый парень с красной лентой на шапке неподвижно лежал на снегу.
Пулеметчик был тяжело ранен, и товарищи бросились к нему, явно растерявшись. Они, вероятно, не видели, что с соседней улочки к ним подкрадывается кучка «сичевиков» с винтовками наперевес.
Наш разбойник, находившийся в нескольких шагах от молчавшего пулемета, увидел все это, начал кричать, желая предупредить ребят о грозящей им опасности. Кто-то услышал его, опустился рядом с пулеметом и попробовал было стрелять, но безуспешно, лента, видно, заела.
Шмая, пригибаясь, стремительно бросился к пулеметчику, опустился рядом с ним на колени.
— Что, заело у тебя? — крикнул он, задыхаясь от волнения. — Дай-ка я попробую, когда-то стрелял из максима…
Рабочие удивленно смотрели на незнакомого солдата в изорванной шинели. Не прошло и двух минут, как он уже сменил ленту и, повернув пулемет в сторону улочки, по которой продвигались казаки, стал сосредоточенно бить по ним короткими очередями.
Над его головой засвистели пули, но кровельщик, прижимаясь щекой к щиту, тщательно прицеливался.
Он почувствовал, что вражеская пуля сбила с его головы фуражку, вторая задела щеку, и по ней потекла горячая струйка. Кто-то бросился к нему, хотел было перевязать, но он замотал головой, чтобы не мешали. Нужно терпеть… Ведь бандиты уже бегут к нему, думая, что убили пулеметчика. И Шмая с еще большим ожесточением стал бить по противнику.