Языки современной поэзии
Шрифт:
485
Левин, 2001: 68.
Заглавие стихотворения указывает на совместный космический полет русских и американцев «Союз» — «Аполлон» в июле 1975 года и на парадоксальную ассоциативную связь Аполлона, предводителя муз, с Союзом писателей (в тексте есть выражение мой союзный ойла,отсылающее к персонажу повести А. и Б. Стругацких «Хромая судьба» Ойло Союзное [486] , члену Союза писателей).
Названием космической программы у Левина задана интенция разнообразных перемещений: в этом полете космонавты переходили из одного корабля в другой. Все это стихотворение пронизано метатезами и верланами [487] . Ими преобразованы такие слова, как лохматый, мохнатый, кудрявый, логоцентричный, солнцеликий, фундаментальный, экстремист, мирозданье, чадолюб, домосед.
486
Б. Стругацкий так ответил на вопрос читателя о происхождении имени персонажа: «… лет тридцать назад мы с АН в одном из магазинов курортного поселка Комарове увидели на витрине это название. У нас оно выглядело так: „Ойло союзное“, рубль с чем-то килограмм. Мы восхитились и занесли эту драгоценную находку в свой рабочий дневник. Потом на протяжении многих лет мы (в минуты веселья) называли друг друга (и близких знакомых) „ойло союзное“, а в начале 80-х вставили этот роскошный термин в роман. Кстати, довольно вкусная штука — для тех, кто любит восточные сладости» (Стругацкий, 2000).
В повести «Хромая судьба» прозвище часто сопровождается притяжательными местоимениями, например: Каков Скоробогатов, Ойло мое Союзное!(Стругацкие, 1986: 51); Петенька Скоробогатов, Ойло наше союзное, промахнулся на ступеньках(Стругацкие, 1986: 63).
487
В терминах риторики метатеза— перестановка звуков (букв) в слове, верлан —обмен разных слов своими фрагментами.
Начало стихотворения, пародирующее заглавие повести Чингиза Айтматова Пегий пес, бегущий краем моря,слово лох,которое появляется в первой строке, а также слова ликий солнцем богимплицируют имя Аполлона: в античной литературе Аполлон именовался Аполлон Ликейскийи Аполлон Волчий (Apollon loxi).Далее Левин намекает на Аполлона словами о закудрявливаньи лысых и убогих(ср. строки Пушкина из стихотворения «Поэт»: Пока не требует поэта / К священной жертве Аполлон, / В заботах суетного света / Он малодушно погружен; / Молчит его святая лира; / Душа вкушает хладный сон, / И меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он [488] ).
488
Пушкин, 1977-б: 304.
Возможно, в образе закудрявливания представлен облик не только Аполлона, но и Пушкина. Вероятно, как отсылку к строке К нему не зарастет народная тропаиз стихотворения Пушкина «Памятник» можно понимать слово демосув конце стихотворения Левина. В последней строке первой строфы появляется прилагательное пушистого,которое, будучи созвучным имени Пушкина, восходит и к современному жаргонному фразеологизму белый и пушистый(‘хороший, правильный’). Пушистость связывается и с одуванчиками, поскольку Левин непосредственно перед этим упоминает стихи Ахматовой о поэзии ( Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда, / как желтый одуванчик у забора, / как лопухи и лебеда [489] ).
489
Ахматова, 1977: 23.
Имя Зевса, которым заканчивается стихотворение, предваряется во второй строфе упоминанием тучегонителя,словами В гонимых тучах он нашел приют, что отсылает и к строкам Лермонтова о тучках ( Кто же вас гонит?… [490] ).
Левин заканчивает стихотворение, соотнося имя Аполлонс именем Орфея, соперника Аполлона. Строка Орфей, необязательный к прочтеньюсоответствует названию сборника стихов Левина
490
Лермонтов, 1989: 56.
Одной из наиболее перспективных задач науки, актуальных для «протосимметрической цивилизации» XXI века, М. Эпштейн считает «открытие параллельных, зеркальных вселенных, где правое и левое меняются местами, и время течет в обратном направлении» (Эпштейн, 2004: 144). Именно эту картину можно наблюдать на языковом уровне в поэтике стихотворения «Аполлон союзный», где части слов меняются местами.
В стихотворении «Идет борьба Бобра с Козлом…» Левин изображает обмен именами и, соответственно, свойствами между агрессором и его жертвой:
Идет борьба Бобра с Козлом, извечная игра. Козлозовёт себя Бобром, Козлом зовёт Бобра. Но и Боброне отстаёт: себя зовет Бобром и песни смелые поет, и машет топором. Козлосажается сидеть, бебекать и вздыхать. Боброприходит поглядеть и лапкой помахать. Но тут хватается Бобро и садится сидеть. Злорадное бежит Козло на это поглядеть и вот давай дразнить Бобро: «Теперя ты — Козло!» А тут оно его — в мурло! А то его — в ребро! А то его в ответ грызет, а то — копытом бьет. А то тихонько подползет и ка-ак его убьет! А то возьмет и не умрет, и ну его топить! А то его — на огород и ну рогами бить! А то — как треснет топором и рубит до утра. Вот так идет борьба с Козлом извечного Бобра [491] .491
Левин, 2006-в.
Это стихотворение основано не только на очевидной фонетической деформации слов в сочетании добро [492] и злои на вполне прозрачной жаргонной инвективе козел, но и на грамматической неопределенности субъекта и объекта в оптимистической сентенции добро побеждает зло— поскольку именительный и винительный падежи в этом предложении омонимичны. В этом случае противоречивая грамматическая структура как будто концентрирует в себе этический конфликт, который и обыгрывается Левиным.
492
Ср. очень старый преподавательский и студенческий анекдот о том, как студент, не разобрав почерка в чужом конспекте, говорит на экзамене: «По мнению Руссо, каждый человек бобр», и в ответ на удивленную реплику экзаменатора сообщает: «Вы же сами так говорили. У меня записано».
Автокомментарий к этому тексту таков:
Лет, наверное, двадцать тому решил я завязать со стишками на политические темы. Как говорится, переел этого супчика. И представьте себе, лет семнадцать-восемнадцать держался. Нет, ну иногда выскакивали отдельные текстики — типа сатирические. Но такие не слишком злобные.
А с конца 2002 года почему-то снова пробило меня на политику. Почти подряд написались «Песня про властную вертикаль», «Повылезло уродов», «Страна Тупых» и др. <…> Текст про Бобро и Козло был первым в этом ряду (писался с декабря 2002 по декабрь 2003).
Что это? Почему опять?
У меня две версии на сей счет. Одна очевидная: жизнь, и особенно, как сейчас принято выражаться, медийное пространство стали быстро меняться в довольно-таки знакомую сторону. Поначалу (в 2002) в это еще не очень верилось, но копоти в воздухе накопилось уже изрядно — гораздо выше ПДК, — отчего и пошла вся эта, э-э-э, сатира.
Другая версия — авторефлексивная, скептическая по отношению к себе как представителю интеллигенции. Создающаяся в стране ситуация не столько реально похожа на поздний совок (она на самом деле другая), сколько мы ее такой хотим видеть. И не потому, что хотим, а потому, что она возвращает нам привычное с юности чувство правоты, позицию морального превосходства. А это с экзистенциальной точки зрения поважнее будет, чем истинное положение вещей. Такой вот психоанализ.
(В некоторых людях подобное ощущение, кажется, настолько сильно, что выливается просто-таки в комические формы. Видимо, предыдущие годы сильно подорвали их веру в свое великое назначение — и вот она вернулась!)
На самом деле, мне кажется, что в той или иной степени верны обе версии, но в какой пропорции, мне судить трудно.
Мотив невнятности при различении добра и зла, при различении субъекта и объекта агрессии предваряется первой же строкой, в которой соседство фонетически подобных слов борьба бобранапоминает скороговорку (а скороговорками всегда провоцируются оговорки).
Существенно, что имена персонажей здесь представлены в среднем роде. Конечно, это определяется родом производящих существительных доброи зло,но, как показал Я. И. Гин, средний род при олицетворении обычно преодолевается маскулинизацией персонажей (согласовательными аномалиями типа Горе залез,предпочтением согласования с глаголами настоящего времени, в которых род не обозначается, перефразированием и др. способами) (Гин, 2006: 91–128). У Левина наблюдается противоположная направленность грамматического преобразования: давая имена персонажам, он максимально усиливает напряжение между обезличивающим средним родом и олицетворением, потому что персонажи, при всей их выразительной активности в поединке, остаются аллегориями этических антиномий. Напряжение, подчеркивающее абстракцию, создается устранением мужского рода словарных слов: козел, боберпревращаются в козло, бобро(в этом случае, конечно, есть и словообразовательная контаминация, и структурная аналогия со словами типа хамло).В строке Козло зовёт себя Боброммужской и средний род второго существительного нейтрализованы в творительном падеже.