Языки современной поэзии
Шрифт:
В стихах Левина возникает множество персонажей из языка, из потока речи, из литературных текстов, песенок, анекдотов и т. д. Эти существа живут своей жизнью: Резвяся и Играя, кудаблин-тудаблин, голый попояс, великий Вдверкулез, Оттудово чудовищное, человека образная, ижина, сучёт, Комарамухаи мн. др.:
Левин словно бы делает из языка мультфильм, подобный битловской «Yellow Submarine» с ее детски-сюрреалистическими существами.
Так, например, из сочетания выпал снегвозникает субъект неги предикат выполз.
Выполз негна зелен луг. Тихо лёг. Полежал один денёк и утёк. Вскоре новый выполз нег на лужок. Он понежился почти месяцок. А потом совсем большой выполз нег, выполз493
Левин, 2005: 3.
Действия этого существа основаны на этимологии слов: негв этом живописном изображении нежится.В соответствии с двойственной мотивацией имени, производного и от сочетания выпал снег,и от слова нега,этот персонаж утекает— тоже в двух смыслах: и убегает, и тает как реальный снег.
Сращение, выполняющее номинативную функцию, и, как его следствие, переразложение элементов сочетания становятся центральным лингвистическим сюжетом следующего стихотворения:
ШЕСТВИЕ, или ПЕРЕЧИСЛЕНИЕ МАЛЬЧИКОВ, ИДУЩИХ НА УРОК НАЧАЛЬНОЙ ВОЕННОЙ ПОДГОТОВКИ, В ПОРЯДКЕ ВОЗРАСТАНИЯ И ПРОХОЖДЕНИЯ Много мальчиков сегодня в школу весело шагают по дорожке друг за дружки, каждый чем-то молодец. Вот шагает мальчик с папкой, видно, дудущий [494] художник, но ходить умеет только папку за руку держа. А за с папкой— мальчик с кубком, футболист, надежда школы, бьёт двумями он ногами, обе правые ноги. А за с кубком— мальчик в шапке, потому что этот мальчик голов у чесал всё время и досрочно облысел. А за в шапке— мальчик с ручкой, он умеет этой штучкой и немножко глуповатый, видно, дудущийпоэт. А за с ручкой— мальчик с ранцем, он в окошки любит прыгать, а с четвертого эт а жа даже может затяжным. А за с ранцем— мальчик с рыбкой, в голове буль-буль карасик, из ушей вода сочится, затрудняя понимать. А за с рыбкой— мальчик с птичкой, только птичка улетела, и теперь он птичку ищет ночью, днём и в выходной. И последним, за без птички, в школу весело шагает их товарищ подполковник, тоже чем-то молодец. Он учитель подготовки, раньше был такой же школьник, а потом от подготовки стал советский офицер [495] .494
Из письма А. Левина к Л. В. Зубовой: «А нельзя ли в том стихотворении дважды выделить курсивом слово „дудущий“, чтобы буква „д“ была с крючочком вверх. Дети и мало читающие подростки часто путают такое „д“ с буквой „б“, отсюда и „дудущий“ (помнится, какой-то мальчик в моей школе так прочитал). В этом тексте вообще много характерных детских обмолвок, это одна из них».
495
Левин, 1995-а: 126–127.
Стихотворение показывает тот механизм, в соответствии с которым предложно-падежное сочетание оказывается способным застывать, превращаясь в слово. В лингвистике это называется лексикализацией словосочетаний. Результатом этого процесса являются, например, слова заграница, подмышка, подкорка,фармацевтический неологизм длянос.
Косвенные падежи существительных (творительный, предложный и родительный), соединяясь с предлогами, образуют понятия и выполняют в тексте номинативную функцию. Поэтому оказывается возможным присоединение предлога (за) — уже к каждому из сочетаний как к цельным словам. Сочетания с папкой, с ручкой, с кубком, в шапке, с ранцем, с рыбкой, без птичкистановятся метонимическими обозначениями лица. Омонимическая игра порождает не вполне приличные сочетания (за с ранцем),что типично для подросткового и солдатского юмора. Метонимия становится у Левина, как
Александр Левин с удовольствием занимается изобретением слов, создавая и называя воображаемое, как, например, в таком стихотворении:
ОРФЕЙ Здесь чичажники мантульник, лопушаники чиграк, волчий локоть, загогульник, самоеди буерак. Вьются стайкой пятихатки, злобный вывертеньжужжит, тихо ползают мохнатки и перчаточникбежит. Всяк несёт своё устройство, всяк вершит своё еройство. Под крупиной толкунец водит бойкий па-де-дец. Голубникакостенеет, мухоедкаяйца греет, ерофеевкашуршит, стрекомыслотак лежит. Аполлонницас нимфеткой над лиловою клевреткой, а безвреденьнад ваньком, изумительным цветком. А на пне ветлуги старой я сижу с моей кифарой, и на пенье-ё певуче всяка тварь слетает тучей. И пока звучит струна, я даю им имена [496] .496
Левин, 2007: 194–195.
О том, как появилось это стихотворение, Левин рассказывает:
В конце 90-х годов побывал я на одном волжском островке под Казанью. Островок, вообще-то, безымянный, но все называли его Буяном. Почему бы и нет?
Заинтриговала меня тамошняя растительность. Так похожая на нашу, московскую, подмосковную, при ближайшем рассмотрении всякий раз оказывалась она какой-то иной. Вроде знакомое растение, травка, цветок, а приглядишься — другое, другая, другой… И бабочка — ну в точности такая, как в моем дворе летает, ан нет: поближе подойдешь — не такая!.. И как со всем этим быть? Как все это безымянное называть в разговорах и стихах?
Для нас, горожан, это вообще проблема. Мы и в городе-то у себя не все деревья по именам знаем, а уж, попадая в места диковатые, теряемся совершенно.
Вот и пишет поэт этак обобщенно, неконкретно — «трава», «кусты», «деревья», — как будто у него очки разбились, контактные линзы потерялись, и он просто не может рассмотреть, что за растение так ему сердце веселит или, наоборот, печалит. Оттого и веселье выходит неубедительное и печаль абстрактная, ничья.
Но и другая крайность горожанина смущает. Попадаются ему иной раз книжки писателя подкованного — из помещиков (вроде Бунина) или же педантичного современника, никогда не выходящего из дому без определителя растений, птиц и насекомых. И вот начинает этот писатель сыпать названиями — всеми этими чичажниками и мантульниками, — а названия ну ровным счетом ничего не говорят ни уму, ни сердцу читателя, не способного ясень отличить от вяза, а чистотел от болиголова.
Проблема неразрешимая. Вот я и подумал, что названия для цветка, птицы, насекомого не обязательно знать. Можно его придумать — лишь бы слово было похоже на то, что видишь. Так по одной из легенд дозволено было поступать Орфею (а по другой — Адаму). Так и я поступил.
Роман Якобсон писал:
Важная возможность поэтического неологизма — беспредметность <…> До известной степени всякое поэтическое слово беспредметно. Это имел в виду французский поэт, говоря, что в поэзии — цветы, которых нет ни в одном букете (см.: Mallarme Crise de vers).
He исключено, что стихотворение «Орфей» — прямая реакция на слова Малларме, во всяком случае, Левин буквализирует это утверждение и показывает нам «цветы, которых нет ни в одном букете» и воображаемых насекомых.
Этот Орфей не только изобретает, но и ловит слова из разнообразных языковых сфер — независимо от того, знает ли автор текста эти реально существующие слова. Так, например, мантульникомназывали прислужника за столом, слово вывертеньв говорах обозначает мага, оборотня, а также является названием детской игры, слово мохнаткав разных сферах номинации имеет значения ‘жук’, ‘рукавица’, ‘подстилка на сиденье автомобиля’, ‘интимная часть женского тела’, ‘проститутка’, перчаточник— ‘изготовитель перчаток’ и ‘порода рыб’ [497] . Иногда Левин, зная, что эти слова существуют в других значениях, играет с языковым фоном. Так, вслед за называнием мохнатки как насекомого следует: Всяк несёт своё устройство, / всяк вершит своё еройство.
497
Значения слов приводятся на основании их употребления в различных текстах, размещенных в Интернете.
И поэтому, когда в конце стихотворения говорится, что на пенье кифары (как на пень) всяка тварь слетает тучей,то эта всяка тварь— не только объекты вымышленного мира, но и сами слова, взятые отовсюду, в том числе из литературы, — например, аполлонница с нимфеткойимеют своим источником одновременно античный миф про Аполлона и нимфу и роман «Лолита» писателя-энтомолога В. Набокова.
В статье А. Левина и В. Строчкова говорится.