Йоше-телок
Шрифт:
— Ах ты бесстыжая! — орал габай и с огромным удовольствием мял ее тело. — Ах ты сука!
У двери он дал Цивье такого пинка под зад, что та упала лицом в лужу.
Рассерженный реб Мейлех поднялся с места, стукнул по столу и крикнул всем собравшимся:
— Вон из моего дома!
Все испуганно вышли вон. Ребе кричал им вслед:
— Любого, кто скажет хоть одно дурное слово о моем зяте, реб Нохеме, я в мелкий порошок сотру!
Ни капли дряхлости не было в этом сильном, гневном голосе.
За дверью лежала Цивья, уткнувшись лицом в землю, и плакала. Сколько бы отец ни старался ее угомонить, она не слушала.
Ее голос был похож на вой бездомной собаки в ночи.
Глава 24
Реб
— Люди! — кричал он в каждом городе, куда приезжал. — Нешавский двор горит огнем!
Даенша писала ему письма, просила сжалиться и вернуться домой. Реб Шахне ничего не хотел слышать. Дочь, засидевшаяся в девках, забрасывала его посланиями, что были насквозь пропитаны слезами — глаза у нее вечно были на мокром месте. Сваты как раз начали обивать порог их дома, предлагать вдовых, разведенных и даже холостых женихов, желающих получить место даена. Без отца они не хотели вести переговоры, и дочь всеми клятвами заклинала его сжалиться над ее одинокими годами и вернуться. Реб Шахне и знать ничего не желал. Уже и община принялась звать его в Бялогуру. Все хасиды, враги Нешавы, теперь прониклись к нему почтением и решили назначить его городским раввином. Они звали, плакались, что им не к кому обратиться с религиозным вопросом, писали, что, если он не приедет в срок, им придется выбрать кого-то другого, чтобы евреи не оставались, Боже сохрани, без присмотра, как стадо без пастуха. Реб Шахне не отвечал.
— Даже если придется ходить по домам, — кричал он, — я всем расскажу, что дочка Нешавского ребе, соломенная вдова, живет с Йоше-телком, чужим мужем. Есть над нами Бог, есть…
Он написал длинное сочинение, трактат, состоящий из мелких буковок [158] , острых и злобных, как и он сам; трактат, полный законов, испещренный цитатами и премудростями, понятиями из языка ученых и раввинов, — трактат, в котором он, обращаясь ко всем евреям со всех концов земли, обвинял Нешавского ребе и его дочь Серл. С этим сочинением, которое он отдал переплести в кожу с левой стороны, чтобы не истрепалось, даен ездил от раввина к раввину, от ученого к ученому и собирал подписи под требованием, чтобы Нешавский ребе изгнал грех из своего дома и вместе с дочерью, соломенной вдовой, и ее фальшивым мужем предстал перед судом, где их будут допрашивать множество раввинов и важных персон.
158
Мелкие буквы — так называемый шрифт Раши, раввинистический курсив, которым печатали комментарии к Писанию и богословские сочинения.
Нешавские хасиды преследовали даена, куда бы он ни ехал. В бесмедрешах они набрасывали ему на голову талесы, на улице кричали вслед ругательства, жаловались на него полиции. Жена не хотела слать ему из дома старый тулуп, и он дрожал от холода в своем рваном атласном халате. У него не было ни белья, ни гроша в кармане. Но это его не останавливало. Реб Шахне тащился из города в город, упрашивал извозчиков пустить его — не на сиденье, на бочку керосина или твердый мешок с солью. Он шел пешком, ночевал в бесмедрешах, голодал и вел войну с Нешавой, с большим, важным, могущественным нешавским двором.
Больной, злой, замерзший, с красным, как свекла, носом, он баламутил еврейские города и местечки, разжигал пламя гнева, вражды и тревоги.
Вместе с ним ехали Куне-шамес и его дочь Цивья, соломенная вдова.
Так же, как реб Шахне оставил место раввина, Куне оставил место шамеса в бялогурской синагоге,
— Ребе, — говорил он каждому раввину, к которому приезжал, — я Куне, шамес из Бялогуры, а это моя дочь Цивья, соломенная вдова, жена Йоше-телка, у которой дочь Нешавского ребе отняла мужа.
Цивья позволяла всем рассматривать себя, сияла и смеялась:
— Мой Йоше, не дочки ребе, хи-хи-хи…
Ехал Куне совсем не так, как реб Шахне.
Благодаря многочисленным йорцайтам, заупокойным молитвам, свечам, которые он прятал и продавал, кружкам для сбора средств на помощь Земле Израилевой, из которых он выуживал деньги проволокой, плате, что он брал за укрывание контрабанды на кладбище, а также всяким общинным работам Куне-шамес скопил немалую сумму.
В ватной фуфайке, которую шамес носил и зимой, и летом, у него были зашиты деньги, и он как следует снарядил себя и дочь в дорогу: купил шубу, толстую и теплую, что распространяла резкий запах овчины далеко вокруг. Сапоги по его заказу утеплили мехом и подбили подковками. Взяв солому из дома омовений, он сплел калоши для себя и Цивьи. Обзавелся зеленой плюшевой кучмой [159] , которую носил, натянув до ушей. По пути он вывернул шапку и надел ее изнанкой наружу, чтобы не испортилась от дождя и снега. Цивью он тоже как следует одел и обул, купил ей корзину, в которую помещалось много еды: хлеб, чеснок, сыр, луковица с щепоткой соли.
159
Кучма — высокая зимняя шапка.
Куне готовился к поездке со всей практичностью шамеса; она обещала быть дальней, но успешной.
Он ни минуты не сомневался в том, что вернет дочери Йоше-телка. Он знал, что когда нацеливается на что-нибудь, то достигает задуманного. Точно как тогда, в бялогурском бесмедреше, когда он увидел Йоше, взял его в дом и довел дело до свадьбы чужака с Цивьей, так и теперь он действовал медленно, исподволь. Так — шамес был уверен в этом — он добьется своего, заберет Йоше из Нешавы и привезет его обратно на кладбище, к Цивье. Надо только делать все медленно, не торопиться, не горячиться, как реб Шахне-даен. На свете, слава Богу, времени предостаточно.
Он умел устроиться, этот Куне-шамес. Он никогда не выходил на рыночную площадь, где стояли извозчики, торговаться за место на телеге. Он хорошо знал извозчиков, знал, какие они грабители. Нет, он брал в руку палку и вместе с Цивьей отправлялся в путь, шагая посреди тракта. Вскоре появлялись извозчики: проезжая мимо на больших, набитых людьми повозках, они замечали пеших путников и за несколько грошей брали их с собой.
— Ладно, — холодно говорил Куне, — раз уж вы все равно туда едете, мы с дочерью тоже немного проедемся. И благое дело совершите: поможете человеку в дороге и заодно несколько грошей от меня получите.
Поначалу он садился на краешек, чтобы его даже не было видно. Но мало-помалу начинал пробираться между тесно сидящими людьми, устраивался поудобнее и в конце концов ухитрялся расположиться так, что выталкивал с места одного из седоков, а сам лежал, растянувшись, и храпел.
— Любезный, — будил его изгнанный седок, тряся за плечо, — что это вы разлеглись, как за пасхальным столом? [160] Любезный, дайте мне сесть.
Но Куне спал как убитый и храпел с превеликим удовольствием.
160
Во время пасхальной трапезы, когда участники выпивают четыре бокала вина, принято делать это полулежа или хотя бы облокотившись на левую руку.