Юбер аллес (бета-версия)
Шрифт:
– Фридрих Власов, - представился он.
– Очень, очень приятно, - расплылся в улыбке Гельман.
– Приятно видеть новые лица. У нас, знаете ли, несколько застоявшееся общество, мы все друг друга знаем... Я так понимаю, вы из Москвы?
– ...наши це-энности...
– пел-заливался Лихачев.
Власов сделал паузу. Отвечать прямо не хотелось: получилось бы, что он соглашается на положение допрашиваемого.
– Я слышал, что коренные петербуржцы недолюбливают москвичей?
– отпарировал он, чуть подумав.
– Это типичная московская сплетня, - Гельман повёлся, или сделал вид, что повёлся.
–
– слова лезли из галериста, как помёт из кролика. Сравнение было малоаппетитным, но ничего другого Власову в голову не пришло.
– Я догадался, что не отсюда, - заметил Фридрих без особой деликатности.
– У вас странное имя для петербуржца.
– О, да, это забавная история. Родители у меня были большие франкофилы, знаете, у нас это бывает, наши предки здорово помогли царю против Наполеона, и, признаться, прогадали, и сильно прогадали...
– Власов сообразил, что галерейщик имеет в виду российских юде; само по себе происхождение Гельмана его не смущало, но людей, которые не просто не скрывают, а при первом же знакомстве норовят подчеркнуть свои юдские корни, он недолюбливал - было в таком поведении нечто от истерика, кричащего, что он совершенно спокоен..
– Вот меня и назвали в честь Мюрата, - продолжал Гельман, - был такой, знаете ли, наполеоновский маршал...
– Знаю. Он, кстати, плохо кончил.
– Ну, в общем, да... Зато отличался решимостью и бесстрашием.
– А также хвастовством и склонностью к предательству, - напомнил Фридрих.
– Наполеона он предал.
– Ну, что значит "предал", - пожал плечами Гельман, - это ведь политика, к ней неприменимы обычные стандарты... Наполеон, в конце концов, захватывая власть, тоже, по сути, нарушил присягу. Да и не только он... были и другие прославленные исторические деятели...
– он сделал короткую паузу, и Власов не понял, было ли это намеком. Если да, то, похоже, галерейщик знает о нем больше, чем следует, и это скверно...
– Но не будем терять драгоценного времени, - человечек сделал такое движение, как будто хотел взять Власова под локоть, но в последний момент сдержался.
– Я так понимаю, вы здесь по делу, вы не просто зашли, м-м? У меня предложение: когда всё кончится, пойдёмте побеседуем, тут есть одно местечко, мы там сядем...
– А почему вы решили, что мне интересно разговаривать с вами?
– усмехнулся Власов.
– Потому что вы сюда таки приехали, - ничуть не смутился юде, - вы же, я понимаю это таким образом, не для того здесь, чтобы узнать последние новости о здоровье фрау Рифеншталь?
– Российский режи-и-им, пытающийся подавить волю народа, стремящегося к свобо-о-оде...
– тем временем вещал Лихачёв.
Власов услышал обрывок фразы и кинул взгляд на академика. Тот раззадорился, яйцевидная плешь порозовела, и даже пух на ней как-то поднялся. Зрелище было смешное и неприятное.
– Так вы не против насчёт чашечки хорошего кофе и небольшого разговора?
– не отставал Гельман.
– И чем это я заслужил такую честь?
– Власов уже всё понял, но хотел ясности.
– Ну, мы вас, некоторым образом, ждали, - галерейщик снова заулыбался, -
Власов подумал, что в этом небольшом человечке умещается слишком много слов и они сыплются из него слишком быстро. С другой стороны, не принимать приглашения Гельмана было бы странно. В конце концов, он пришёл сюда, в числе прочего, и ради того, чтобы посмотреть на лихачёвцев вблизи. То, что Гельман - видимо, играющий при Академике и Фрау достаточно важную, хотя и не вполне понятную роль, - его заметил и выделил из толпы, тоже было предсказуемо: похоже, он, Власов, был единственным новым лицом среди этого старичья. Интересно было другое - за кого именно Гельман его принимает?
– Что ж, если кофе и в самом деле хороший, - сказал Власов, смотря в глаза галерейщику, - можно и пройтись. Если угодно, сейчас. Здесь душно.
Мюрат Гельман открыл было рот, чтобы разразиться очередной тирадой, но тут произошло сразу два мелких, но неприятных события: в кармане галерейщика запиликал целленхёрер, и в ту же секунду из-за полки выскочил давешний старичок в картузе, которого старуха назвала Львом Фредериковичем.
– Э-гей, а вот и вы, Мюрат Александрович - задребезжал старичок, - доброго вам здоровьичка...
Целленхёрер Гельмана тем временем тонко, но назойливо звенел. Галерейщик пытался его вытащить из брючного кармана, но аппаратик, похоже, утонул в нём слишком глубоко. Другой рукой он умудрялся делать так некстати возникшему старичку неопределённо-дружелюбные знаки.
Наконец, трубка - крошечная, в серебристом раздвижном пенале, напоминающем шоколадку, - была извлечена из кармана, раскрыта и прижата к уху.
– Да...
– бросил в трубку Мюрат, всё продолжая жестикулировать, - нет... нет... нет, не сейчас... нет, рано... Пока не приближайтесь... Когда я буду, дам команду, - наконец, скомандовал он, нажал отбой и утопил машинку в кармане.
– Здравствуйте, Лев Фредерикович, извините, что сразу не поздоровался, - нашёлся он, слегка кланяясь старичку.
Старичок чуть не взлетел в воздух - так энергично замахал он руками.
– Нет, ну что вы, ну какие извинения! Я так... я просто... подошёл, можно сказать... вы же человек деловой, у вас каждая минутка расписана, а мы тут с боку припёка...
– Голос разума негромок, но его невозможно заставить замолчать. Это сказал великий Фройд...
– донеслось до Власова очередное лихачёвское высказывание.
На слове "Фройд" старикан поперхнулся и громко икнул. Власов мысленно пожелал ему подавиться.
– Вы, Мюрат Александрович, не слышали насчёт сегодняшнего?
– продолжал старичок.
– Говорят, что Фрау-то перед отъездом...
– Да, слышал, - буркнул Гельман с таким видом, как будто его собеседник ляпнул что-то не вполне приличное.
– Извините, Лев Фредерикович, у меня разговор...
Лихачёв тем временем справился с кашлем и начал было цитировать Гёте, но сбился в цитате и снова закашлялся, на сей раз довольно-таки ненатурально. Власов решил, что академик просто забыл слова.