Юбер аллес (бета-версия)

Нестеренко Юрий Леонидович

– Сейчас - может быть, это экстремальная ситуация. Но не в дальнейшем, - сделал свой ход гость.

– Или мне доверяют, или нет, - попёр напролом Мосюк.
– Отдайте мне это, и я сделаю то, что вы хотите.

– Я не решаю такие вопросы, - напомнил Аксючиц.

– Так пусть решат те, кто решают, - рыкнул Мосюк.
– И ещё: на похоронах я выступлю с речью. Посвящённой российско-германским отношениям.

– На каких похоронах?
– не понял гость.

– Ну как же. Теракт - это серьёзно. Должны быть погибшие. Минимум трое. Один

русский, один фольксдойче, один дойч из Берлина. Это красиво и символично. Похороны должны стать знаковым событием.

– Значит, всего три трупа?
– не удержался от иронии Аксючиц.

– Конечно, - совершенно серьёзно ответил Мосюк.
– Один труп - несерьёзно, десять - уже статистика. Три - идеальное число. Это мы ещё потом с коллегами обмозгуем.

Виктора слегка покоробило гадкое словцо, но он не подал вида.

– Теперь о речи. Я готов её согласовать с теми, кого вы представляете. И с Ламбертом, если это понадобится. Это будет ответ на его речь. Развёрнутый ответ. По сути - новая программа нашего сотрудничества в рамках Райхсраума. Но это должна быть моя речь и моя инициатива. Моя, - он выделил это голосом.

Аксючиц немного подумал. Насколько ему было известно, старик не страдал излишним тщеславием: он чрезвычайно ценил власть, но об имидже и месте в истории задумывался постольку поскольку. Его интересовали конкретные выгоды. Следовательно, ожидаемая "новая программа сотрудничества" будет тем ещё подарочком для Райха... Ох... Он уже предвидел, сколько времени придётся убить на согласования. А ведь всё придётся делать в спешке. Ничего, придётся успеть...

– А что, покушение и в самом деле готовит Зайн? То есть вы заказали работу...
– Мосюк не закончил.

– В общем, да. Но, сами понимаете, его используют втёмную. Он уверен, что планирует настоящий теракт.

– А Клаус Ламберт? Он в курсе? Или вы тоже разыгрываете его втёмную?

– Ну почему же. Он в курсе. Собственно, это была его идея, - с удовольствием сообщил Аксючиц.

Первый Секретарь Партии Национального Возрождения России захохотал - громко, откровенно, с фыркарьем и кашлем. В маленьких поросячьих глазках показались слёзки.

– Вот же вредный старикашка, - наконец, выговорил он.
– Но в нём что-то есть, в этом Ламберте. Он ещё может прыгнуть выше головы.

Kapitel 41. 13 февраля 1991 года, среда, вечер. Санкт-Петербург, посёлок "Николаевская усадьба", ул. гр. Фредерикса, д. 3 .

– Ну что, что они там говорят?
– профессор Вальтер Порциг плеснул себе на дно бокала ещё вина. Херес переливался в хрустале, отбрасывая на скатерть рубиновый отсвет.

– Повреждения кожи головы и сотрясение мозга... На голове они ей всё зашили. Возможно, останется небольшая залысинка, но вряд ли это будет заметно. Пока что ей нужен покой, компрессы, уколы, но главное - покой, - терпеливо повторил Власов, устраиваясь поудобнее в кресле.

Он внимательнейшим образом выслушал

всё, что медбригада говорила Маше, временно назначенной сиделкой. Особого смысла в этом не было: всё то же самое было сказано и самому профессору. Тем не менее, Власов отдавал себе отчёт в том, что тому очень хочется ещё и ещё раз слышать успокоительное - всё поправимо, всё будет хорошо, самое страшное позади, можно расслабиться... По-человечески понять это было можно, хотя сам Власов - как и большинство людей его профессии - считал все эти обывательские ритуалы довольно-таки никчёмными.

– Завтра утром они приедут с аппаратурой. Будут делать рентгенограмму. Могут быть трещины в основании черепа... Если что случится ночью, Маша немедленно вызовет дежурных... Но всё-таки вы напрасно отказались от госпитализации, - счёл нужным добавить Фридрих.

– Моя лапочка ужасно упрямая, - вздохнул профессор.
– Она не хочет в больницу. И я не буду с ней спорить.

– Её каприз обойдётся вашей семье недёшево, - напомнил ему Власов.
– Если, конечно, петербургские цены сравнимы с берлинскими. А так вы не потратили бы ни рубля.

– Куда там сравнимы... За дополнительные услуги медики дерут ой-ой-ой как, - махнул рукой Порциг.
– Но у меня, слава богу, ещё есть кое-какие деньги на счету. Хотите хереса? Ах да, вы же не пьете... или, может, сделаете исключение? Из этой бутылки?

Власов впервые присмотрелся к бутылке и понял, что в ней такого особенного. Этикетка была перечёркнута размашистой подписью Эдварда Дитля.

– Нам всем после того ужина подарили по такой... на память, - вспомнил профессор.
– Старое испанское вино. Я его берёг для какого-нибудь важного события... юбилей какой-нибудь, в некотором роде, или ещё что... Вот и пригодилось.

– Нет, - твердо ответил Фридрих, не чувствуя никакого сожаления по этому поводу, - экземпляр, конечно, исторический, но принципы только тогда чего-то стоят, когда не имеют исключений.

Скрипнула дверь. Мимо проплыла Маша, преисполненная тревоги и ответственности: она несла ёмкость для капельницы. Строго посмотрев на развалившихся в креслах мужчин, она скрылась в соседней комнате, где - в предписанной тишине и тщательно сохраняемом покое - лежала Анастасия Германовна.

– Если честно - я был уверен, что она мертва, - вспомнил Фридрих.
– Вмятина на рояле...

– Да с этого шкафа вечно что-нибудь падает, - Порциг задумчиво накручивал себе на палец бородёнку.
– Пожалуй, распоряжусь, чтобы его убрали. В прошлый раз упал глобус... большой, деревянный такой. Подарок ВГА, между прочим... Вот от него и остался след. А вы подумали, что это, некоторым образом, головой?

– Да, - Власов не стал отрицать очевидное.
– Там же и кровь была.

– Проклятая шпилька, - проворчал Порциг.
– Говорил я лапочке - не носи ты эту ужасную штуку, ей же заколоться можно. Ведь эта штука могла, некоторым образом, воткнуться... как гвоздь, - профессора передёрнуло.