Юбер аллес (бета-версия)
Шрифт:
Высокий и чистый голос запел:
Deutschland, du Land der Treue,
Oh du mein Heimatland...
Фридрих действительно любил эту песню с самого детства. Написанная еще до войны, песня о Германии, в сияющем великолепии восстающей после долгой ночи, очень органично звучала и в эпоху послевоенного возрождения. Казалось бы, пелось в ней не только о радостных вещах, но и о серьезных и тревожных - о верности до смерти, о готовности к новым боям, о бушующих штормах, о женщинах, благословляющих оружие воинов - и все же эта песня, с ее потрясающе красивой мелодией, была удивительно светлой и жизнеутверждающей. Фридриху так и виделись ряды красивых, сильных, гордых людей, с открытыми лицами и сияющими глазами, радостно и уверенно шагающих навстречу солнцу и прекрасному будущему. Над ними, озаренные солнечным светом, развеваются на фоне синего неба самые красивые в мире знамена - черные свастики в белых кругах на красном
Hakenkreuzfahnen,
Schwarz, weiss und rot,
Gr"ussen und mahnen,
Seid getreu in dem Tod!
Deutsche, seid Br"uder,
Reicht euch die Hand!
Heil uns'rem F"uhrer,
Heil dem Vaterland!
– широко и вольно лился припев. Фридрих еще помнил времена, когда вместо "F"uhrer" пели "Deutschland", что было не в рифму, да и по смыслу превращало две последние строки в тавтологию, но зато отвечало партийным решениям "о преодолении последствий культа личности Хитлера". Впрочем, в этой песне первоначальный текст был восстановлен гораздо быстрее, чем в случае с "Хорстом Весселем". С одной стороны, уж больно неудачной с поэтической точки зрения была замена, а с другой - как-никак, слово "F"uhrer" в дойче означает отнюдь не только Хитлера, а вообще любого, кто чем-то руководит или управляет, вплоть до машиниста поезда и вагоновожатого. И хотя Дитль отказался от его использования в качестве личного титула, равно как и от персонализированного приветствия, заменив таковое нейтральным "Хайль дем Райх!" (злые языки утверждали, что истинной причиной была не борьба с культом, а то, что "Хайль Дитль" звучало хуже, чем "Хайль Хитлер") - все же с чисто лингвистической точки зрения и он, и любой будущий Райхспрезидент оставался руководителем, т.е. "фюрером", Райха, и никакой крамолы во фразе "Да здравствует наш руководитель" не было.
Отвлекшись от своих детских и юношеских воспоминаний, Власов окинул взглядом толпу вокруг. Казалось, что от звуков песни даже у этой праздно гуляющей публики, большинство среди которой составляли русские, появилась некая подтянутость в осанке, целеустремленность на лицах и ритм в движениях. Хотя, наверное, многие из них, несмотря на обязательные уроки дойча в школе, со слуха даже не понимали слов, а к Германии относились в лучшем случае равнодушно. Да, печально подумал Фридрих, Хайнц, наверное, прав - им нравится красивая музыка, но по большому счету русским все равно, что праздновать...
И хуже того, подумал он еще более мрачно - только ли русским? "Германия, ты страна верности..." Если проанализировать, какая добродетель восхваляется в дойчских песнях чаще всего, то, пожалуй, это будет именно верность. Даже если оставить за скобками неизбежный мотив о верности невесты своему жениху, уходящему в море или на войну, и рассматривать только более важный аспект - верность стране, идее, долгу. Но если что-то приходится так настойчиво прославлять в песнях, то не потому ли, что ощущается нехватка этого в реальной жизни? Вот и сейчас - он, Власов, пытается распутать заговор, устроенный людьми, неоднократно клявшимися в верности Германии, партии, Райхспрезиденту. И достигшими под эти слова высоких постов, и никем в своем пути наверх не остановленными. Можно, конечно, сказать, что это всего лишь перерожденцы, не распознанные вовремя, прискорбное исключение, язва на теле в целом здорового общества. Но язвы обычно не образуются на пустом месте без причины. Кстати - возникла вдруг у Фридриха новая мысль - зачем вообще нужны клятвы, если нет искушения их нарушить? И - как там говорил Гуревич? "Средний гражданин скажет то, что от него хотят услышать, а потом пойдет и проголосует по-своему." Хотелось бы, конечно, послать подальше старого толстого юде с его семитской мудростью и гордо заявить, что она неприменима к арийцам. А как быть с фрау Рифеншталь, тоже убежденной, что все вот-вот рухнет? Делает хорошую мину, чтобы оправдать свой собственный маргинальный политический проект? Да, конечно. Но что-то такое все же висит в воздухе... и чувствуется... Взять уже сам этот чертов референдум - в прежние времена сама идея такого мероприятия никому не пришла бы в голову!
Певец допел о том, что возврата назад нет, и в последний раз перешел к припеву про знамена со свастикой.
Фридрих смотрел на эти знамена, развевавшиеся над Москвой. Почти так же (и тоже парами с русскими) развевались они и осенью сорок третьего. Но тогда одни смотрели на них с восторгом и надеждой, другие - с ненавистью. Сейчас для большинства они были просто элементом праздничного декора...
Свою последнюю речь (точнее, предпоследнюю, если считать и ту, во время которой он умер прямо на трибуне) Дитль закончил словами: "...пока светит солнце, пока стоят
Фридрих не знал ответа на этот вопрос.
"Вижу чу-удное приво-олье..." - залились репродукторы.
Власов попытался отогнать от себя мрачные мысли. Дело вовсе не в некой общей угрозе, сказал он себе - я чувствую себя не в своей тарелке из-за того, что мое расследование до сих пор не выявило конкретных имен, а время уходит...
Когда утром, через некоторое время после их первого телефонного разговора, Хайнц перезвонил ему и предложил прогуляться по праздничной Москве, Фридрих в первый миг счел это неуместной шуткой. До загадочного теракта остаются, быть может, считанные часы, а они все еще не знают, как его предотвратить и что именно вообще надо предотвращать - самое подходящее время для увеселительной прогулки!
– А у тебя есть лучший план?
– огорошил его Эберлинг.
– Что мы можем сделать прямо сейчас? Я жду, пока Управление добьется от московского крипо всех данных по смерти Кокорева. Ну и плюс результатов от оперативников, пытающихся вновь отыскать след Зайна. Ты - пока Мюллер вытрясет из кого надо подробности про этот визит. Пока мы не получим этой информации, все равно не можем осмысленно двигаться дальше. А прогуляться я зову тебя не просто так. Вспомни, как нас учили смотреть на ситуацию глазами противника. Вот представь себе, что ты готовишь теракт в праздничной Москве. Напрашивается мысль сделать это в месте массовых гуляний... Нет, я, конечно, не утверждаю, что мы непременно вычислим замысел Зайна, или, тем более, застукаем за работой его самого. Но как знать - может, и появятся какие-то идеи. И поглядывать по сторонам все-таки надо, особенно тебе - ты все же его видел лично...
– Насколько я понимаю, в Москве сейчас много мест для гуляния, и все мы не обойдем при всем желании.
– Это верно. Движение перекрыто практически по всему центру в пределах Бульварного кольца, исключая Тверскую - а кое-где и за пределами, твой Новый Арбат, кстати, тоже. В Парке Культуры имени Чехова катание на санях и штурм снежной крепости, в Нескучном саду фольк-фестиваль, на Воробьевых горах соревнования лыжников и саночников, на Крымской набережной - выставка ледяных скульптур и сожжение десятиметрового чучела зимы, ну, это завтра... на Васильевском спуске праздник блинов - ты, кстати, завтракал?
– Да как-то руки не дошли, вот как раз собирался себе что-нибудь сделать...
– Вот-вот, и у меня тоже. В Александровском саду что-то театрализованное-историческое, на Манежной торжественный митинг - это тоже завтра... но это только основные мероприятия на открытом воздухе, а на самом деле в каждом парке - своя программа, и в каждом районе понатыкано эстрад, где местные управы устраивают что-то свое. Угадать, конечно, сложно, но предлагаю прогуляться в сторону Кремля. Все ж таки "сердце России" и все такое прочее. Наибольшее число мероприятий - в центре, любой символический жест будет наиболее заметен здесь; "теракт под стенами Кремля" - это заголовок для первых полос по всему миру. Да и высокопоставленная публика вряд ли попрется на Воробьевы горы.
– Гм... все это напоминает надежду на выигрыш в лотерею. Но ты прав - все лучше, чем сидеть на месте и ждать новостей.
Нотицблок Фридрих, по некотором размышлении, не взял, оставив в режиме пересылки сообщений на целленхёрер. Власов не любил, когда у него заняты руки, особенно в ситуации, которая может потребовать внезапных и быстрых действий, а кроме того, человек с чемоданчиком среди праздных гуляющих привлекает внимание.
И вот теперь они с Хайнцем, пройдя по Новому Арбату, вступили на Воздвиженку; впереди уже маячила Троицкая башня Кремля, увенчанная золотым орлом, который отсюда выглядел маленькой солнечной искоркой. Улица была поуже, чем Новый Арбат; на столбах и домах висели все те же флаги, но репродукторы остались позади. Зато спереди донесся голос мороженщика, катившего по асфальту навстречу им свою тележку и рекламировавшего свой товар. Фридрих взглянул на него, как на идиота - зима же на дворе!
– но с удивлением заметил, как сперва один, а затем другой гуляющий останавливаются и покупают холодное лакомство. Заодно мороженщик торговал и флажками. Хм, а ведь в таком металлическом ящике можно спрятать что угодно... Впрочем, никакая служба безопасности не подпустит такого вот уличного торговца к охраняемому объекту. Если только объект сам не захочет подойти - но это невозможно запланировать заранее...