Юбилейное Вече
Шрифт:
На лицах селян нет страха, удивления тоже. Не такое видывали на своей реке. Но любопытство и ожидание нового заметны в их поведении. Толпа красочна. Пестрят воскресные одежды. Платья, рубахи белого, красного, синего цветов трепещут под лёгким ветром, выделяясь на фоне зелени дерев и травы. Лица людей загорелые, волосы и прямые, и вьющиеся, девичьи косы ниже пояса, тела стройные, руки, что у мужиков, что у баб, мускулистые. А глаза!.. Голубые, карие, серые – искрятся любопытством, надеждой на сказочное. Красота несравненная, но привычная здесь, потому незаметная…
Через день, когда солнце стояло в зените, столица торжественно встретила долгожданных путешественников. Великий князь был доволен увиденным
Князь рассматривал руды неведомые, с трудом представляя, какой в них прок. Но верил Мирославу, с ранних лет любознательному и в мастерстве оружейном проверенному. Оттого и посылал князь за опытом и недра изведывать посольство учёное под властью молодого боярина. В общем, доволен остался великий князь. Потому благодарностью ценной учёных мастеровых наградил. Особой милостью отметил Мирослава-умницу. Обнял троекратно да прибавил к вотчине отца его немалый кус урожайной земли, той, что отвоевала недавно дружина князева с воеводой Димитрием Смелым во главе. Всех облагодетельствовал великий князь, кто старания в путешествии важном проявил. И тут же наказ дал строгий. Внедрять немедля и с Божьей помощью опыт полезный в воинскую жизнь. Одной отвагой ратной да силой телесной врага нынешнего не победить. Нужно оружие победоносное и броня кольчужная непробиваемая.
От великокняжеского подворья домой Мирослав возвращался вместе с отцом. Кони их неслись, нетерпеливо подгоняемые всадниками. Отец участвовал в торжественной встрече учёного посольства. Горд сыном был бескрайне. Глаз не спускал с родного лица, много мудростью и мужеством повзрослевшего за долгие годы разлуки. Впитывал сердцем воевода все похвалы в адрес сына, но сам не высказал ни одной. Не в обычаях семьи славу петь близким людям. Сейчас, нарочно отстав на полконя, отец всматривается в профиль сыновьего лица. Не по возрасту глубокие морщины пролегли поперёк высокого лба и от носа к губам. Следы, видно, труда поискового, учёных раздумий глубоких и жестоких воинских битв. Вгляделся отец в каштановые под солнцем локоны. О Боже! Висок, ветром открытый, сплошь седой. В неполных двадцать три года!
Отец поравнялся с Мирославом:
– Сынок, давай ещё пришпорим. Дома мать ждёт. Уж все глаза, верно, проглядела. Тебя любила она всегда особо. А теперь… ты… ты нашим старшим сыном стал. Два года как Олег погиб, схватившись с двумя десятками печенегов…
Мирослав вздрогнул, посерел лицом, пригнул голову к шее коня. Пришпорил – и стрелой вперёд.
Дома встретили мать и сёстры. Младшие братья – на войне. Мать бросилась к сыну, не дав ему сойти с коня. Прижалась к сыновьей ноге грудью, щекой. Губы немые, разжаться не могут. В глазах мольба. Спасибо, Господи, за сына живого! На второй ноге – цветник сестёр. Губы целуют, но из горла ни звука. Отец поспешно отдал коня взволнованной домашней челяди, стоит, согнув обычно несгибаемую спину. Руки, ни разу не дрогнувшие в битвах, сейчас дрожат. В зубах крепко зажат седой ус. Глаза напряглись, сощурились, как от ветра иль мороза, слезу вышибающего… Наконец тряхнул головой шибко, хряпнул громко, с усилием стирая с лица приметы грусти и нежности.
Мать молчит по-прежнему. Дыхание затаив. Чтобы продлить долгожданное свидание с сыном. Мирослав осторожно высвободил ногу из ладошек сестёр, перекинул через коня и, стараясь не потревожить матушку, стал скатываться к ней. Вот грудь сына у головы матери. Губы прижались к сердцу родимому. Сын остановил движенье. Чуть погодя медленно встал на ноги. Склонился. Щека
– Сынок… Родимый… – И самый нежный в мире звук, звук материнских поцелуев…
В один из вечеров, после баньки с парком, сидели отец и сын за обильным столом. Женщины накрыли его заботливо, посидели, удалились. Дали возможность мужчинам побеседовать о мужском. Их двое осталось в большой семье. И скоро снова разлука. Война вновь за порогом.
Мирослав рассказал о жизни в работном путешествии, о мыслях своих, сомнениях и чаяниях и, конечно, о своём отношении к крещению. Воевода Димитрий Смелый слушал внимательно, молчал, раздумывая. Потом молвил:
– Я с первого дня твоего приезда, сынок, ждал, когда ты о крещении своём заговоришь. Сам заговоришь, без моего веления. Ты начал первым. Я рад за тебя. Рад и сомнениям твоим, согласен с твоими надеждами. Ты тревожишься, что душа и ум твои полны чувствами и мыслями, не согласными меж собою. Думаю, не тревожиться этому надобно, а подлежит оно обсуждению здравому. Рассуждать, видя и светлое и чёрное, – это честно с твоей стороны. Сомневаться в том, что творится вокруг, похвально. При этом верить можно во многое. Но главная вера должна быть одна. Изменять вере предков позорно и коварно. Изменять свою веру, слушая голос духа и разума, опыта жизни человеческой, – это путь вперёд и ввысь, дорога к истине.
Ещё помолчал отец. И поведал сыну свои размышления, никому дотоле столь подробно не высказанные:
– Вера христианская далась народу непросто. Много страданий Русь вынесла, прежде чем Бог признал нас своим народом. Князь Владимир в том потрудился премного. И потому великим станет в памяти народной не только по должности своей. Но вот разбоя, что учинили его сподвижники над богами прежними и людьми, в них верующими, по мне, быть не должно.
Сын насупился. Отец резче обычного проговорил:
– Людей много изничтожили. За то, что не готовы были в одночасье веру новую принять. А среди них было ох как много полезных стране! И сильных в ратном деле, и разумом наделённых вдумчивым. Дай им время, они без насилия испытали бы на себе благость Божью. По жизни собственной, по изменениям вокруг. И приняли бы Бога искренне и навсегда. А их сгубили раньше такого срока. И других уничтожили. Тех, какие, может, и не приняли бы веру новую, но службу несли б исправно. Потому как они сыны земли своей, пусть даже и иноверцы. Всем место достойное в стране большой можно и должно найти. Тогда и страна из большой станет великой.
Сын не встревал в речь отца со своими «почему»: не обучен перебивать старших. Хотя разумом и опытом своим был весьма подготовлен задать множество вопросов. Но сейчас вспыхнул. Вспомнил поля по берегам святой для славян реки, засеянные останками убиенных язычников, да рассказы о подобном близких друзей – воеводы Хлебника, целителя Милована, кузнеца Грома, конюшего Соловья, дружинника Удала и многих других людей, по землям русским странствующих.
Ропот сына был вровень отцовскому:
– Так поступать неправедно! Бойню меж людей разожгли. Брата на брата натравливают, сына – на отца. А ведь Бог иному учит…
Мирослав вгляделся в небольшую икону в серебряном окладе, из Царьграда отцом привезённую, и продолжил:
– Батя, затеял я дело. Непростое, но не в этом трудность. Дело это новое для Руси. Ещё никто у нас не лил из сплавов металлических колокола церковные. А я надеюсь их отлить. Много колоколов хочу отлить, звонницу, полную святыми созвучиями. Чтобы красотой звона небесного души людей излечивались, наполнялись надеждами светлыми и пути достижения их праведные отыскивались.
Мирослав говорил тихо, но отец слышал каждое слово и душою и разумом ликовал…