Юдифь и олигофрен
Шрифт:
— Я думал, что вы мусульманин, — довольно бестактно заметил я.
— Неужели? — деланно удивился он. — Вообще-то я последний шумер современности.
— Занятно, — невнятно произнес я, выпив еще одну рюмку, — они ассирийцы, а вы шумер.
— Это верно, — согласился Омар, — только я последний, а они не последние.
— Тяжело быть последним? — поинтересовался я.
— Не то слово, — проникновенно сказал Омар, налив всем, кроме Иды, которая уже выпила свой бокал вина и просительно смотрела на дядю.
— Может быть, вы шумерский язык знаете? — предположил
— Только я и знаю, — оживился Омар, поглаживая лысую голову. — Неужели вы думаете, что в мире есть хоть один правильный перевод шумерского текста? Например, они переводят знак «переплыть через море» как «прийти в гости», а он имеет значение «умереть». Представляете, какая точность перевода? Древние люди обладали другим способом мышления, они мыслили бессознательно. Вы можете представить иной способ мышления?
— Наверное, поэзия, — сказал я, немного подумав.
— Неплохо, — согласился он, — однако поэзия всего лишь переводит бессознательные образы на доступный сознанию язык. А я имею в виду принципиально иной способ мышления, который наиболее ярко выражен в мифологии. Во всей мировой литературе невозможно отыскать даже одно сопоставимое с мифологией произведение. Самые одаренные представители человеческого рода не смогли разработать за два последних тысячелетия хотя бы один оригинальный сюжет.
— А кино! — риторически воскликнул Камаз. — В нее влюблены двое. Один хороший, но бедный, а другой плохой, но богатый. Ужасная скука, поскольку хорошие парни всегда побеждают плохих. Это все американские евреи придумали.
— Ты, наверное, плохой парень, — попробовал пошутить я.
— Можешь представить себя женщиной? — неожиданно спросил молчавший весь вечер Белаз.
— Наверное, могу, — неуверенно ответил я, после некоторого раздумья о последствиях.
— А мужчиной и женщиной одновременно? — снова спросил он в довольно резкой форме, и я недоуменно пожал плечами.
— Никогда не сможешь представить, что они делают вместе сразу на десяти кроватях! — торжественно воскликнул Белаз. — Так мыслили настоящие ассирийские мужчины!
Я очень быстро представил, как мужчина и женщина занимаются любовью. Затем попробовал вообразить вторую пару, и это удалось. Впрочем, первая кровать сразу же затерялась во мраке. Я немедленно перенес внимание на первую пару, но зато утратил контроль над второй. Немного потренировавшись, я понял, что моих способностей хватает только на одну кровать, и был полностью подавлен таким развитием событий. Если так мыслили ассирийцы, которые не отличались особыми интеллектуальными достижениями, а занимались тем, что завоевывали соседние страны и сажали людей голой жопой на кол, то что тогда говорить о шумерах.
— А сам ты на скольких кроватях можешь? — запальчиво спросил я.
— Пока на трех, — скромно ответил Белаз, — но уже начинаю работать над четвертой.
Бутылка коньяка закончилась, и Омар велел подавать десерт. Близнецы принялись быстро убирать со стола. Ида вызвалась помогать, но была остановлена повелительным жестом руки. Я внимательно посмотрел на хозяина и только теперь понял, что он похож
Последний шумер
— В мифологических парадоксах легко потерять голову, — сказал Омар, разрезая сочную грушу на четыре части, — поэтому так называемые ученые полагают, что мифы являются «зародышами знаний», и относятся к древним людям, как к папуасам, которые, кстати, намного лучше понимают истинное положение вещей, чем цивилизованные люди. Типичное колониальное мышление. Вы расист?
— Боже упаси.
— Тогда я предлагаю считать мифы не зародышами, а мумиями знаний, в которых, может быть, теплится жизнь.
— Вы хотите сказать, что в мифах зашифровано тайное знание? — спросил я, затягиваясь сигаретным дымом.
— Тайное знание — нонсенс, — ответил Омар, — не только в природе, но и в самом человеке есть все, что ему необходимо знать. Мир полон знания, но далеко не все умеют видеть. Какие глаза — таков мир. Мифы гораздо старше не только земной цивилизации, но и нынешнего космоса. Современный человек является только носителем, но не создателем мифа. Как я уже говорил, для такой деятельности нужен иной способ мышления. Мифология подобна радиоволне, восприятие которой значительно осложняется тем, что мы сами являемся радиоволной.
— Я слышал, что шумеры — пришельцы из космоса, — сказал я, почувствовав вместе с опьянением полемический задор.
— Вы даже не представляете, сколько правды в вашем заблуждении, — заметил Омар, и я ощутил сильное раздражение, поскольку заблуждаться могут все, но быть при этом правым — это, пожалуй, чересчур.
— Вы хотите сказать, что возле стоянки каждого племени садилась летающая тарелка с шумерами, которые рассказывали аборигенам мифы. А они бережно сохранили информацию в долгой череде поколений? — спросил я с претензией на иронию.
— Я не перестаю удивляться современным людям, — сказал Омар, — они готовы поверить в летающие тарелки и в зеленых человечков, которые носятся как угорелые по ледяной космической пустыне. Зато никогда не согласятся признать, что их далекие предки были гораздо умнее и цивилизованнее, чем они сами. Взгляд на наше прошлое, как на дикарское, лишен оснований, либо это настолько неглубокое прошлое, что его нельзя отличить от настоящего.
— А вы разве не современный?
— Что значит быть современным? — вопросом на вопрос ответил Омар, и я подумал, что он все же еврей, а не шумер, хотя разница между теми и другими в моем сознании была не очень большой. — Думать, что космос является бесконечной безжизненной пустыней, куда можно посылать ракеты, которые таинственно исчезают за орбитой Плутона? Нет, я не хочу быть современным.