Юдифь и олигофрен
Шрифт:
— Вы интересно излагаете: они и мы полагаем друг друга умершими, а на самом деле — все живы.
— Совершенно верно, нельзя умереть в мире, который весь — жизнь. Загробное существование — это всего лишь продолжение земной жизни с той лишь разницей, что все принимает противоположное значение. Живые, если им доведется при помощи божества попасть в потусторонний мир, невидимы для его обитателей, также как мертвые для живых.
— И все же, не можете ли вы сжечь меня обратно?
— Это довольно сложно. Феникс, сжигая себя, воскресает не в этом, а в противоположном мире. Легендарная птица должна использовать для обратного перевоплощения
— Так облейте меня водой.
— Это из другой области. Я идейный язычник, а не специалист по христианским догматам.
— Что же делать? — расстроился я.
— Не горюйте, мой друг, — сказал Омар, обняв меня за плечи. — Есть одно старинное средство, которое поможет вам выбраться отсюда. Однако я не могу гарантировать, что вы вернетесь домой. Скорее всего, вы попадете в еще более мерзкую реальность.
Он повел меня в глубь веранды, где на огромном ковре стояли три маленькие низкие лежанки, а между ними столик из красного дерева, на котором были сервированы всевозможные фрукты и сладости. Камаз наливал вино из потемневшего от времени кувшина в серебряные кубки. Белаз начал колдовать над большой причудливой трубкой в виде человеческой головы, похожей на Мефистофеля.
— Анаша, собранная с голых баб, — объяснил ассириец, прижигая трубку огнем. — Пока все собрал, два раза кончил.
— Прошу садиться, вернее, ложиться, — предложил Омар.
Я прилег и отпил из тяжелого кубка терпкое ароматное вино, затем представил, как юные девушки бегут через буйные заросли конопли. Их тела постепенно покрываются драгоценной пыльцой, которая, смешавшись с потом, обретает некоторую вязкость. А эта скотина Камаз соскребает анашу с обнаженного тела. Я начал возбуждаться, представив, как он скребет ножом девичью ножку. Ассириец тем временем раздул трубку, и голова вспыхнула красными рубиновыми глазами, что придало ей чрезвычайно враждебное выражение. Это, пожалуй, не Мефистофель, а более древний демон. Я невольно отпрянул, когда мне протянули трубку.
— Неужели ты не выкуришь с нами трубку мира? — ехидно спросил Камаз.
— У меня сверхчувствительность к наркотикам, — неуверенно сказал я, опасливо поглядывая на Омара, который сидел с закрытыми глазами в позе лотоса и, по-видимому, медитировал.
— Надо, дорогой, надо, — похлопал меня по плечу Белаз, и я понял, что мне не отвертеться.
Трубка была довольно тяжелой и теплой на ощупь, словно живая. Хотелось ее погладить и подержать в руках как можно дольше. Я вдохнул дым, задержав его во рту, и заметил, что рубиновые глаза снова вспыхнули. Забавная штука. Камаз и Белаз внимательно смотрели на меня, и даже Омар повернул голову с закрытыми глазами, словно мог видеть сквозь веки. Пришлось демонстративно глубоко затянуться. Трубка пошла по кругу, когда она вернулась ко мне, я встретил ее, как хорошего знакомого, и даже погладил. За мной уже не наблюдали, тем не менее, я затянулся еще глубже, скосив взгляд на зловеще вспыхнувшие демонические рубины. Когда взгляд выпрямился, я ощутил сильное сердцебиение и, закрыв рукой лицо, отвернулся к стене.
— Гордый какой, — услышал я издалека слабый голос Камаза.
Я совсем не гордый, просто не хочу, чтобы видели, как изменяется мое лицо. Это почти так же интимно, как умереть. Ведь не зря говорят «отвернулся к стенке и умер». Какое-то подсознательное движение заставляет людей закрывать глаза, когда
Большинство женщин легко позволяют рассмотреть изнанку их влагалища, но боже упаси посмотреть в глаза во время оргазма. Воистину, мир полон загадок и неожиданностей. Оказывается, открыть срамные губы намного легче, чем глаза. Фу, срамотище. Я думаю, что все дело в коротком миге, когда изменяется лицо.
Как сильно колотится сердце, словно подступает к горлу и норовит выскочить изо рта. Впрочем, оно частит только на переходе, а когда ты уже там — останавливается. В постели люди закрывают глаза, чтобы отвлечься от всех проблем и сконцентрироваться только на удовольствии. Совсем как наркоманы. Наркотики блокируют сознание изнутри, а доморощенные эротоманы ставят примитивный, но достаточно эффективный внешний психоблок. Закрыл глазки и кончай всласть. Природа кайфа не только плохо изучена, но и плохо описана. Это понятно: кто изучает — ничего не знает, а кто знает — не скажет.
Ух, ты! Как прет и тащит! Несколько судорожных глотков свежего, уже ночного воздуха, и я по ту сторону добра и зла. Вернее, я хотел сказать — по ту сторону обычной реальности, но устойчивая ассоциативная связь вызвала в подсознании образ белокурого бестии, поэтому я процитировал Ницше, хотя предпочитаю оригинальные сентенции. Я хотел сказать, что уже перешел черту, отделяющую мое «я» от меня самого, ибо это две совершенно разные субстанции.
Черт возьми! Какая глубокая мысль! Впрочем, мысли сейчас несущественны. Главное — ощущения. Мыслить — это примитивная и навязчивая привычка. Сразу вспомнились православные молчальники. Важнее, наверное, не молчать, а не разговаривать, даже с самим собой, остановить внутренний диалог. Теперь Кастанеда вспомнился! Лучше действительно помолчать.
Я повернул отяжелевшую голову и заметил, что Омар уже открыл глаза и доброжелательно на меня смотрит. А Камаз, напротив, уселся в позе лотоса и приступил к медитации. Его близнец наполнил серебряные кубки вином. Я залпом выпил восхитительную жидкость, но буквально через мгновенье ощутил, что горло вновь пересохло.
— Продолжим разговор, — любезно предложил Омар.
— С удовольствием, — согласился я, хотя собирался долго и упорно молчать.
Я заметил, что глаза моего собеседника стали настолько прозрачными, что сквозь них виднелся участок мозга, ответственный за удовольствие. Наверное, шутки освещения. Я не стал размышлять над оптическим феноменом, поскольку мое внимание привлек огромный персик с чуть подрумяненными боками. Я откусил нежную мякоть и застонал от удовольствия, когда благословенный сок потек в мое пересохшее горло. Я почувствовал прилив сил и невероятный аппетит, поэтому начал липкими пальцами забрасывать в рот невероятно вкусные фрукты.
— Вы настоящий волшебник, — сказал я, когда устал жевать и проглатывать, — потому что вернули фруктам вкус, забранный у них после потопа.
— В этом нет моей заслуги, — скромно возразил Омар, — ибо мы живем в самый канун потопа.
— После нас хоть потоп, — произнес Камаз с закрытыми глазами, и я обратил внимание, что степень его медитации не очень глубока.
— Вы имеете в виду цикличность времени? — спросил я. — Все повторяется?